Виталий Кулик - Ведьма полесская

— Мам… наверное, дед всё-таки… утворил что-то?

— Не знаю. Да и некогда было разузнавать кого, чего, да за что?

Вспомнив тот трагический день, Серафима тяжко вздохнула и о чём-то задумалась, глядя в закопченное окошко.

— Мам, а что вдруг ты про деда вспомнила? — тихий голос Янинки потревожил задумчивость старухи.

— А-а… ну так я и говорю, что есть у нас гроши, дочка. Часть от деда твоего сберегла, часть сама собрала. Недоедала, как ты говоришь, недосыпала, всё на чёрный денёк припрятывала. Да вот кто ж его знает, когда тот чёрный денёк настанет? Может, у нас этих деньков-то чёрных — по двенадцать месяцев в году.

Серафима вдруг поймала себя на мысли, что ей доставляет удовольствие открываться и делиться своей тайной с дочерью. Хотя в её планы пока и не входило рассказывать Янине о припрятанном богатстве, но в порыве откровения она решила, что хуже от этого не будет.

Давным-давно, после бегства из сожжённого хутора у Серафимы, кроме немногого наспех прихваченного скарба, на руках оказалась шкатулка. В ней Серафима обнаружила деньги и несколько небольших золотых украшений. Она лишь позже вспомнила слова своего убитого тогда батьки, что это поможет им выжить. Где и как он раздобыл то золото, остаётся только догадываться. Но и здесь особой изворотливости ума не надо: Корчак был одним из сильнейших ведьмаков в своём роду, и вероятно за какие-то услуги ему заплатили украшениями.

Деньги те потом быстро улетучились. Видя, как они тают, Серафима украшения приберегла. Мало того, она вскоре и сама начала откладывать небольшие сбережения. Вот так у неё сейчас и имелись солидные по бедняцким меркам накопления.

Вкратце поведав обо всём этом дочке и всё равно видя в её глазах сомнение, старуха вдруг проворно шмыгнула под печь и через мгновение вытащила оттуда старую потрескавшуюся от времени шкатулку. Не сводя взгляда с Янинки, она торжественно открыла заветный ящичек.

Вот теперь Янинка была несказанно удивлена. Такого богатства она никогда в жизни даже и не видела. Пребывая в трепетном волнении, она с надеждой произнесла:

— Мам, так может нам в село податься?.. Хату добрую купить… Всё ж среди людей веселее…

— Нам, доченька, худо с людьми будет. Сколько я тебе толкую: случись беда какая — всё на нас сваливать будут. Я уж свой век тут буду доживать. И ты, донька, будь со мной. А ежели хочешь средь девок да хлопцев развеяться, ходи на игрища ихние. Я перечить не стану… Ну а с людьми… Я думаю, они знают, что в моём деле — ты мне не помощница, — то ли с укором, то ли с сожалением произнесла старуха и тут же бодро добавила: — Да прежде нарядов прикупи в местечке. Красавицей будешь на загляденье. Я-то уж знаю: болит душа у тебя, когда хлопцы да девки за околицей собираются.

Сердце девушки радостно трепетало от предвкушения приятных событий. Ещё час назад она никогда бы не поверила, что разлад с матерью так благополучно разрешится. Вот уж не зря говорят, что не было добра, так худо помогло.

Янинка пока не задумывалась, как её примут на гулянках, как возвращаться поздней ночью одной? Это было не главное! Главное — она сможет увидеть ЕГО. И предстанет перед всеми в изумительных нарядах, каких не будет даже у самых завидных и богатых девчат.

В томительно-сладостных мечтаниях Янинка даже и не задумывалась о возможности горького разочарования. Она была полностью уверена в своём успехе.

Мать и дочь ещё долго и неторопливо вели душевную беседу. Не высказывались упрёки, не вспоминались обиды. В их маленькой семье в кои-то веки впервые проросло семя взаимопонимания и лада.

Видя, что Янинка пребывает в мечтательно-блаженном состоянии, Серафима наконец решилась на главный вопрос:

— Ну, а кто же, доченька, сердце тебе встревожил? Уж не пастух ли тот лопоухий? — ловко поддела в шутку старуха.

— Не, не он! Новый лесник панский! — почти самопроизвольно вырвалось у Янинки, и лицо её зарделось от смущения.

— Ну и добре, — облегчённо выдохнула Серафима и снова ласково погладила дочку по руке. — Лучше уж и не надобно…

Янинка непонимающе заглянула в глаза матери. Уж не впервой она улавливала в её словах странные недомолвки. Но, пребывая в радужных мечтаниях, девушка не придала этому особого значения и быстро забыла о таких малозначимых странностях. У неё и так голова шла кругом от радостных грез.

Пережив за день бурю различных эмоций, уставшая душа Янинки к ночи обрела умиротворение и покой. Девушка впервые за последнее время уснула безмятежным сном младенца. На её губах временами появлялось подобие улыбки. Даже во сне предвкушения приятных событий счастьем отражались на лице лесной красавицы нимфы.

Откуда было знать ей, что у изголовья, покачиваясь словно маятник, сидит мать-ведьма и беспрерывно наговаривает странные слова, часто упоминая рабу Божью Янину…

Бричка пана Хилькевича лихо подкатила к самому крыльцу. Резво для своих лет Семен Игнатьевич ловко спрыгнул на землю и спешно направился в дом, в возбуждении хлёстко ударяя орешниковым прутиком по голенищу сапога.

Челядь, которую панство зачастую обзывало дармоедами, с одного лишь взгляда научилась определять настроение барина. И если уж слуги увидят, что их «благодетель» не в духе, то ни встретить их во дворе, ни дозваться почти невозможно: «все заняты срочной и неотложной работой». Попасться в такую минуту на глаза барину — это почти наверняка нарваться на взбучку.

Хотя пан Хилькевич и находился в возбуждённом состоянии, но на этот раз зоркое око прислуги точно определило: прятаться не стоит.

— Манька! — громко окликнул Семен Игнатьевич кухарку, выскочившую во двор с большим жестяным тазом. — Прасковья Федоровна где?

— Возле пруда, наверное. Гуляют.

— Живо покличь её!

— Щас позову, — буркнула Манька, недовольная тем, что налетела на лишние хлопоты.

С раздражением вывернув очистки почти возле самого порога и грохнув пустым тазом, молодица направилась искать Прасковью Фёдоровну.

Недовольство кухарки было вызвано тем, что это приказание мог бы исполнить и кто-нибудь из дворовых, а у неё вот-вот в печке щи закипят.

Семён Игнатьевич прошёл в залу и сел в массивное вычурное кресло. Развернув несколько аккуратно сложенных листков, он уже в который раз начал их перечитывать.

Вскоре в доме послышались торопливые шаги, которые нельзя было спутать ни с какими другими. Такой интеллигентный стук издавали только подбитые заводскими набойками изящные чаравики Прасковьи Фёдоровны.

— Что случилось? — прозвучал встревоженный голос супруги пана Хилькевича. — Что за спешность такая? Уж не с Андрюшенькой ли что?!

— Не волнуйся, дорогая! Наоборот, всё очень хорошо! Наш сын поступает на учёбу! В столицу! Да-а-а, Петербург!.. — с этими словами пан Хилькевич многозначительно поднял указательный палец высоко над головой. — Это вам не Могилёв и даже не Гомель! А в Андрюше я уверен: экзамены он обязательно сдаст. Соответствующие документы отправлены! Впрочем, вот сама читай! — Семен Игнатьевич протянул супруге письмо.