Василий Гавриленко - Бремя Мертвых

Отец Андрей, все еще сидя на коленях, просунул ладони под голову и ноги напарника, крякнул от напряжения, и поднялся. Володя оказался легким: видать, не особо-то ему помогла припрятанная тушенка.

Бывший монах дернул плечом, поправляя ремень от винтовки, и медленно направился через березовую рощу обратно к месту привала, слегка приседая под тяжестью ноши.

Отец Андрей уложил Володю на траву, отдышался, глядя на рассветное трепетание лучей на листве деревьев. Подтянув рюкзак, достал наполовину полную пластиковую бутылку, смочил водой рукав свитера.

— Угораздило же тебя, — пробормотал не без досады, и тут же подумал: волк мог и на спящих напасть. В какой-то мере Володя спас его самого тем, что отвлек зверя на себя.

Бывший монах приложил мокрый рукав к Володиному лбу. Парень охнул, пошевелился, разлепил глаза.

— Отец Андрей.

Голос хриплый, болезненный.

— Лучше молчи, Володя. Береги силы.

— Что со мной?

— Взойдет солнце, посмотрим.

— Он ушел?

Отец Андрей не сразу сообразил, о ком говорит парнишка.

— Да, Володя. Волк ушел.

Мужчина присел неподалеку от раненного напарника, сорвал травинку, надкусил. Предутренний холодок пробрался под свитер, отец Андрей поежился. Зябко, однако. Август пройдет, а там — осень, зима. Зима… Надо бы искать зимовье, вот только где его отыщешь? В городах — упыри, на склад или в магазин вдвоем не прорваться, в деревнях — упыри и жрать нечего. Не успела деревня еще запасы на зиму-то сделать. Тут еще и с Володей беда приключилась…

Бывший монах поерзал на месте, не в силах совладать с растущей в душе тревогой.

Как жить-то дальше?

Прежний Андрей сходу ответил бы самому себе на этот вопрос: «Богу виднее», и успокоился бы, и смирился. Новый Андрей не мог ни смириться, ни успокоиться, сколько бы не уверял себя в божественном провидении.

Развести бы костерок, вскипятить воды, вкинуть пару листов сухого зверобоя, да напиться чаю. Но: упыри заметят дым, приползут. Да и воды осталось — кот наплакал. А есть-то как хочется…

Отец Андрей вспомнил трапезную в монастыре, да монастырский холодец из молодой козлятинки с лаврушкой да чесночком, да горячую, дымящуюся картошку в мундире. В животе у него глухо заурчало.

— Отец Андрей.

— Да, Володя?

— Скоро рассветет?

— Скоро, Володя. Еще полязгаем зубами немного, а там солнце начнет шпарить.

Парнишка закашлялся. Его лицо стало из бледного немного желтоватым, под глазами — темные тени.

— Отец Андрей, у меня в рюкзаке…, - слабым голосом проговорил Володя, — Вы посмотрите, отец Андрей. Еще одна банка. Вы съешьте ее… Отец Андрей.

Бывший монах поднялся, быстро проверил рюкзак напарника. Пустые пластиковые бутылки из-под воды, две пачки патронов, нож, немного листьев зверобоя, котелок — больше ничего.

— Нашли, отец Андрей?

Мужчина пристально посмотрел на парнишку. В лихорадочно расширенных глазах Володи сидели боль, страх и желание загладить вину. Лжи там не было и в помине.

— Нашел, Володя. Спасибо тебе.

Володя улыбнулся и прикрыл глаза, прошептав едва слышно:

— Кушайте, отец Андрей.

Ребенок снова закричал, и Лена поспешила взять его на руки. Вскочила, принялась ходить по трескучему полу, покачивая младенца. Она спела бы колыбельную, но, как назло, кроме песен с танцпола клуба «Саншайн» ничего в голову не приходило.

— О, Боже, какой мужчина, я так хочу от тебя сына…

Младенец закричал сильнее.

Димка, пытающийся снять кабель с ноги, взглянул на Лену, ухмыльнулся.

— Классная колыбельная.

— Тебя не спрашивают, — огрызнулась Лена. — Иди лучше проверь зомби.

Мальчишка шмыгнул носом, отложил в сторону плоскогубцы. Осторожно отодвинув край занавески, выглянул во двор сквозь зарешеченное окно. Старушка-зомби все также стояла у смородинового куста, едва заметно покачиваясь. За забором, в отдалении, маячил еще один мертвяк, кажется, мужчина.

— Ну?

Димка отпустил занавеску.

— Все те же. Две штуки. Других не видно.

Лена положила успокоившегося младенца в импровизированную люльку из старой одежды. Все эти платки, кофты и штаны-трико раньше принадлежали той старушке, что бездумно покачивается во дворе, дожидаясь человеческой плоти.

— Ну-ка, дай попробую.

Лена отобрала у Димки плоскогубцы и, вцепившись в сделанный Егором узел из кабеля на ноге мальчика, надавила.

— Давай же, — процедила сквозь зубы, напрягая последние силы. Плоскогубцы соскользнули, кабель еще глубже впился в красную кожу. Димка скривился от боли.

Лена размахнулась, чтобы швырнуть плоскогубцы на пол, но в последний момент сдержалась, с опаской взглянула на спящего младенца.

— Здесь мужик нужен, — со слезой в голосе проговорила она. — Понимаешь?

Димка кивнул, искоса взглянув на девушку.

— Ни фига ты не понимаешь, — вздохнула Лена.

Ей хотелось плакать, хотелось выскочить из этого ужасного дома и бежать, бежать, бежать без оглядки. Не останавливаться, бежать куда угодно — лишь бы подальше отсюда.

Вот и этот мальчик. Этот Димка. Мало ей было свалившегося на голову младенца, так еще и этот сопляк. Ведь если ему не снять с ноги кабель, нога опухнет, он не сможет идти. Что тогда? Тащить его на себе? Или … Или убить?

— Лена.

— А?

— Посмотри, что я нашел.

Димка держал в руках небольшую острую кирку с деревянной ручкой.

— В коридоре за веником стояла, — радостно сообщил он.

Лена пожала плечами:

— Она не поможет снять кабель с твоей ноги.

— Зато она поможет мочить их, — Димка кивнул на занавеску, на которой уже успело отпечататься пятно луны.

— Ага, поможет, — злым голосом отозвалась Лена. — Давай уже, ложись спать, истребитель зомби.

Димка опустил голову.

Лена свернулась калачиком на тряпье рядом с младенцем.

— Как же есть хочется.

— Да, — отозвался Димка и едва удержался, чтобы не заплакать.

Ребенок заворочался, засучил ручками-ножками и издал громкий, неприятный крик.

— Тоже голодный, — вздохнула Лена и, сев по-турецки, взяла младенца на руки.

Заметив, как отвернулся к окну Димка, девушка усмехнулась.

— Ты чего? Думаешь, я его буду из сиськи кормить?

Мальчик пробормотал что-то невнятное. Если бы в домике было светло, Лениным глазам предстала бы смущенная, покрасневшая, как небо накануне холодного дня, мальчишеская физиономия.

— Дурачок, я же не мать ему, у меня молока нет. Я вообще еще девственница. Знаешь, что это значит?

На Димкином лице можно было жарить картошку.

— З-знаю.

— Знаешь, — Ленка засмеялась. Впервые с того момента, как очнулась в этом долбанном ночном клубе «Саншайн».

Лена вытащила из кармана джинсов осколок бутылки.