Клайв Баркер - Племя тьмы [Авт. сборник]

— Лори…

— Замолчи! Я больше не хочу тебя слушать! — Она отвернулась. — У тебя важное дело, и, конечно, никто не должен мешать.

Он сидел молча.

— Ну, что же ты ждешь? Иди! Не хочу тебя видеть…

Он встал, она больше не плакала, и ему стало легче. Он сделал несколько шагов назад. Лори по-прежнему смотрела в сторону. Тогда он повернулся и зашагал прочь.

Лори подняла глаза и, увидев его удаляющуюся спину, поняла, что это все. Она взяла нож Декера и приставила острие к своему животу. Конечно, одной рукой ей вряд ли удастся что-то сделать, поэтому она встала на колени… Рукоятка ножа уперлась в землю. Еще мгновение — и она навалилась на кинжал всей тяжестью своего тела. Боль оказалась невыносимой, и она громко вскрикнула.

Он обернулся и увидел, как она корчится на земле в луже крови. Он бросился к ней, перевернул на спину. Ее тело уже билось в предсмертных судорогах.

— Это… неправда, — едва слышно проговорила она. — Я хочу видеть только тебя.

— Не умирай, — сказал он. — Господи! Только не умирай!

— Спаси меня.

— Я не знаю как…

— Убей меня… Твоя слюна… Она даст мне вторую жизнь.

Лицо ее исказилось от боли. Задыхаясь, она проговорила:

— Если ты не можешь взять меня с собой, то пусть я умру. Это лучше, чем жить без тебя.

Он приподнял ее голову. Слезы застилали ему глаза. Она захрипела. Еще несколько секунд и ее не станет, и тогда уже ничто не сможет ей помочь.

— Нет? — прошептала она и закрыла глаза.

Он наклонился над ней, а потом впился зубами в ее шею. Горячая кровь заполнила его рот. Он чуть не захлебнулся, но долго не отрывался от нее, стремясь, чтобы та сила, которой он был наделен, попала в ее организм.

Тело Лори обмякло. Он поднял голову и долго смотрел на нее. Но она не шевелилась. Господи! Что он сделал! Она была для него всем. А он не успел выхватить ее из лап смерти.

Убитый горем, он осторожно опустил ее на землю. И тут… она открыла глаза и тихо сказала:

— Я никогда тебя не оставлю.

Тело Эшбери нашел Петтин, но опознать священника мог только Игерман. Удивительно, но несчастный был еще жив, несмотря на полученные увечья. Ему ампутировали обе ноги и одну руку выше локтя. После операции он находился в глубочайшей коме, но все-таки выжил, хотя все хирурги утверждали, что шансов у него практически нет. Но они не знали, что огонь, который покалечил его, был не простым. Этот же огонь и позволил выжить ему на удивление всем.

Игерман не отходил от него круглые сутки, с нетерпеливым ожиданием вглядываясь в его лицо, потому что был уверен — Эшбери укажет ему дорогу к тому дьяволу, который искалечил и его жизнь тоже. После двух месяцев беспамятства Эшбери пришел наконец в себя. Рассудок его помутился, но Игерман ловил каждое слово священника, несмотря на то, что многим его речь казалась абсолютно бессвязной. А рассказал он очень много. Упомянул Бэфоумета, Кабала. Поведал о том, что тело идола разобрали по кусочкам и спрятали. Кроме того, он утверждал, что знает, как их найти.

— Я найду по запаху, — без устали повторял он.

— Вы сможете привести нас к нему? — спрашивал Игерман.

— Смогу, — неизменно отвечал Эшбери.

— Тогда я иду с вами, — не колеблясь ни секунды, заявил Игерман.

Никто, кроме него, не воспринимал всерьез рассказ безумного священника. И власти охотно предоставили Игерману возможность взять на себя заботу о несчастном и распорядиться его судьбой. «Они стоят друг друга», — таково было общее мнение об этой странной парочке.

Эшбери находился в полной зависимости от Игермана, по крайней мере, первое время. Накормить, одеть, вымыть… Ухаживать за безумным калекой — занятие не из приятных, но Игерман знал, что только с помощью Эшбери он сможет отомстить врагам за свое унижение. Сумасшедший священник — единственный человек на земле, в чьих руках ключ к разгадке. Игерман добьется своего. И тогда наступит его день, который не сравнится даже с днем страшного суда.

Они разбрелись по всему континенту в поисках убежища.

Кто-то подался на родину своих предков, осев в небольших провинциальных городках. Некоторые решили обосноваться в крупных городах, таких, как Торонто, Вашингтон, Чикаго, рассчитывая затеряться в толпе. Им казалось, что на этих кишащих людьми улицах, где давно уже стерта грань между добром и злом, между правдой и ложью, легче оставаться незамеченным. Но все они без исключения знали, что долго им не продержаться. Год, два, три… и люди обнаружат их, и снова начнутся гонения.

А значит, осторожность — превыше всего. Придется отчаянно голодать, тщательно подбирая себе жертву из тех, кого не будут искать, о ком не будут скорбеть. Придется следить за тем, чтобы ни одна жертва не осталась в живых, получив со слюной оборотня дозу чудодейственного бальзама. Нельзя принимать чужаков, нельзя раскрывать свой секрет. А если попадется кто-то один, другие не должны рисковать безопасностью всех. Жестокие законы, но нарушение их грозит страшными последствиями.

И еще… терпение, к которому они все уже привыкли. Если оно не изменит им и на этот раз, спаситель непременно придет.

Лишь немногие знали, кто он, но его имя было на устах у всех. Кабал. Тот, кто разрушил Мидин. Они повторяли это имя в своих молитвах изо дня в день, потому что знали — с его приходом изменится все.

А пока… Пока нужно как-то существовать. Растить детей, оберегая их от яркого солнца. Утешать стариков. И следить за молодежью — вокруг живые люди, а любовь не знает границ…

Это была жизнь.

Страх — вот та тема, в которой большинство из нас находит истинное удовольствие, прямо-таки какое-то болезненное наслаждение. Прислушайтесь к разговорам двух совершенно незнакомых людей в купе поезда, в приемной учреждения или в другом подобном месте: о чем бы ни велась беседа — о положении в стране, растущем числе жертв автомобильных, катастроф или дороговизне лечения зубов, собеседники то и дело касаются этой наболевшей темы, а если убрать из разговора иносказания, намеки и метафоры, окажется, что в центре внимания неизменно находится страх. И даже рассуждая о природе божественного начала или о бессмертии души, мы с готовностью перескакиваем на проблему человеческих страданий, смакуя их, набрасываясь на них так, как изголодавшийся набрасывается на полное до краев, дымящееся блюдо. Страдания, страх — вот о чем так и тянет поговорить собравшихся неважно где: в пивной или на научном семинаре; точно так же язык во рту так и тянется к больному зубу.