Дэннис Крик - Прикосновение

Кто-то приходил к нему вчера, но он не открыл дверь. Он не знал, кто это был, да и знать не хотел. Его жизнь должна проходить в сокровенном уединении. И вмешиваться в нее еще кому-то, кроме отчаяния и боли, он не позволит.

− Дида, это ты?

С удивлением он обнаружил, что голос его дрожит. Пальцы сжали простыню. Нет, ему не было страшно, ибо страх покинул его вместе с исчезновением жены и дочери. Вместо страха появилось предчувствие опасности − гадкое и неблагодарное ощущение, которое он ненавидел, но от которого никак не мог избавиться.

Он скинул с себя одеяло и поднялся с кровати. Надел халат.

В его окружении не нашлось ни одного человека, кто подсказал бы ему, как справиться с самым невыносимым на свете чувством. Срощенным со скорбью, страшным, ненавистным, всеобъемлющим.

Одиночеством.

Оно тоже пахло лилейными цветами.

Дни шли своим чередом. Он разогнал рабочих, забросил цветущую лозу. И не выходил из дома.

Он ждал их возвращения.

Никаких новостей от полиции за эти семь дней он не получал. Шансы найти их живыми (или хотя бы одну из них) таяли с каждым днем.

Конечно, надежда в его душе еще жила и, наверное, будет жить и после того, как ему сообщат о двух найденных в лесу телах − женщины сорока лет и девочки десяти (в том, что рано или поздно это случится, он не сомневался). Надежда не умрет и тогда, когда он увидит их лица, сменившие привычный цвет на бледный оттенок смерти. Она будет жить, когда сердце уже откажется верить. И, скорее всего, надежда станет спутником его грядущего сумасшествия − печальным фактом изломанной судьбы неудавшегося винодела…

Звуки повторились снова.

На этот раз они были более отчетливыми и продолжались все то время, которое он стоял возле кровати, уткнувшись взглядом в темноту. Кто-то явно хозяйничал на кухне. Шорохи превратились в звон посуды − кто-то доставал ее из посудомоечной машины или укладывал туда.

Его вдруг пробрал озноб.

За странными движениями послышался скрип двери. Икер вздрогнул и сделал два шага вперед. Нет, это уже не Дида, подумалось ему, когда он выходил в коридор.

В оттенки белого ландыша вмешался какой-то тяжелый, резкий запах.

Икер щелкнул выключателем. Дверь в туалет была открыта. В лучах электрического света, пока еще слабого, только разгорающегося, он увидел пятна. Кровавые пятна на голом полу. Взгляд его выхватывал пятно за пятном, каждое из которых было отпечатком кошачьей лапы.

Чуть подальше лежало и тело.

Икер наклонился и коснулся любимого питомца. Тело кошки почти одеревенело. Оно было уже холодным. Но ни раны, ни следов крови на нем он не обнаружил. Судя по всему, ее задушили. Тогда откуда кровь?

Боясь собственных шагов, он двинулся к двери. Что-то подсказывало ему не открывать ее. Что-то говорило об ужасе, который там его ждет. Он услышал потусторонний шум. Шум, похожий на бой барабанов. Пульсация крови в ушах. Напряжение.

Барабаны били дробь.

Медленно он толкнул тяжелую дверь.

Свет из коридора озарил половину кухни. И Икер увидел у мойки свою жену и дочь. Марта была в черном жакете и длинных узких брюках − той одежде, в которой ушла в злосчастный день. Она вытирала мокрые, только что вымытые тарелки, а Ольга, девочка десяти лет с длинной рыжей косой, подавала их ей по одной. Целая стопка чистой посуды ждала ее на столе.

− Марта? Ольга? − Икер покачнулся, хватаясь рукой за сердце, и зацепился за дверь.

− Мы уж думали, ты не проснешься, пап, − не поворачиваясь к отцу, девочка продолжала передавать матери чистую посуду. И только сейчас до него дошло, что до этого они делали все это в абсолютной темноте.

Он осмелился сделать еще один шаг и застыл, не в силах поверить в возвращение жены и дочери. И понял, что страх, о котором он только что думал, как о чувстве, полностью покинувшем его существо, к нему вернулся снова.

− Хочешь спросить, как мы здесь оказались?

Он кивнул. Именно такого ответа от него ждала жена.

− Мы же твоя семья, Икер. И мы не можем без тебя. − Марта прекратила складывать тарелки и повернулась к мужу.

Господи, они вернулись! Они живы… Кровь ревела в ушах, сердце трепетало. Но что-то было тут не так.

− Где вы были… − вопрос застыл на языке.

Видение было мучительным.

Лицо его жены землистого цвета. Застывшие, словно в опьянении, стеклянные глаза. На щеках проглядывали синие вены, сетка их заканчивалась лишь у кончиков губ. Губ, которые когда-то он так любил целовать. Теперь они потрескались от уголков до середины, и из каждой черной трещинки сочилась кровь. Волосы ее были грязными и влажными, в них затерялась пожухлая трава и комья серой глины.

Он посмотрел на ее руки. Пальцы, почерневшие от земли, исцарапанные ладони, сбитые ногти. Словно этими руками она выбиралась из могилы, в которой оказалась по воле злого рока.

Икер отступил назад.

− Вы не они, − прошептал он, продолжая пятиться.

− Отчего же? − девочка выступила вперед.

Он посмотрел на дочь. Ее лицо потеряло прелестный розовый румянец, теперь это было лицо мертвеца с синими губами и поблекшими глазами, под которыми застыли темные круги. Запястья ее кровоточили. С обеих рук на пол капали красные капли. И Икер понял происхождение кровавых следов на полу в туалете.

− Твоя дочь спешила на Страшный Суд. Но нашелся тот, кто спас ее от невыносимых мук.

− Мы вернулись, папа, − девочка попыталась улыбнуться, но разве можно было назвать улыбкой оскал юной ведьмы? − Неужели ты не понимаешь?

− Да, родной. Мы вернулись за тобой. Прими уж нас такими, какие мы есть.

Прежде, чем мозг отдал приказ ногам набирать скорость, Марта успела преодолеть разделяющее их расстояние и вцепиться мужу в плечи.

− Ты ведь ждал! − крикнула она ему в лицо.

Он попытался отпихнуть ее от себя, женщину − не то призрак, не то дьявольский сон, следующий за ним по пятам с момента исчезновения настоящей Марты. Но хватка вампира была сильнее.

− Ах, папа, папочка, ты меня совсем не любишь, − Ольга покачала головой и схватила его за запястья. Сжала их так сильно, что у Икера заболели сухожилия.

− Просто папочка так рад нашему возвращению, что еще не осознал своей радости. Так ведь? − лишив его возможности сопротивляться, Марта вцепилась когтями ему в лицо.

Икер и не знал раньше, что оцепенение может быть таким внезапным. Его не слушались ни ноги, ни руки. Язык еле двигался в пересохшем горле. Длинные когти Марты съехали по его лицу вниз почти до шеи, оставив на щеке кровавые борозды.

Она прильнула языком к одной из них и слизнула кровь. Он вздрогнул, ибо прикосновение ее было сродни ожогу. Дернулся в слепой попытке высвободиться, но хватка дочери была на удивление сильна.

− Теперь наш папочка будет послушным и веселым. Совсем как прежде. Правда, пап?