Юрий Бригадир - Аборт

— Вы о ком? — спросил Максим и отчего-то оглянулся по сторонам.

— О них, о родимых! — весело ответил Серега. — Все, что ты видишь вокруг — это тамбур, прослойка, таможня, если хочешь. А харон обязательно появится. Ты его узнаешь, он обычно серый, пыльный, как мумия. Дальше решай сам. Либо по течению, либо против. Бывай! — хлопнул Серега ему по плечу еще раз, повернулся и зашагал к машине.

Я пошел к своей.

— Но вы же не можете меня здесь оставить!!! — отчаянно закричал нам вслед мужик в приличном костюме с галстуком.

На эти слова нам лень было реагировать. Мы просто сели и уехали. Разворачиваясь, Серега махнул мне рукой — дескать — езжай за мной, придавил газ и мощно рванул по трассе. Я решил не возражать. В зеркало заднего вида было видно, как Максим Петрович махал руками, подпрыгивал и что-то кричал. Потом он скрылся в темноте.

Примерно через час мы свернули на проселочную, потом опять на асфальтовую, но узкую, потом мимо замелькали неухоженные дачки эконом-класса. Незаметно наступил лиловый холодноватый рассвет, мы бросили машины у незаметной зеленой калитки, и прошли через нее на участок. С краю участка, как и положено, стоял домик в форме буквы «А», а чуть подальше беседка со столиком внутри. Все остальное, по сибирскому садовому обычаю, было в первые же дни существования засажено с ужасающей плотностью чем попало, а потом оставлено на произвол судьбы. Рослые кусты и деревья еще как-то выжили, а всякие там укропы-салаты дружно полегли под натиском диких кочевников. Из условно культурных растений в живых остались только островки мощного хрена, который, как известно, будучи посажен единожды, с трудом удается сдерживанию на своей территории. Наглые широкие мясистые листья хрена забивают даже амарант, не говоря уж о лебеде или там — о душистой несерьезной полыни.

Тропинка была выложена бетонными квадратами советского образца наверняка в разгар развитого социализма, и между плитками наросло столько травы, что путь приходилось угадывать по менее буйной, чем везде, растительности.

Мы прошли в беседку, сели за стол и, не сговариваясь, молча закурили.

— Я сейчас уеду… — наконец сказал Серега, — чувствую, опять они подбираются. А ты тут отдохни. Только не пей больше. Порвешь сердце ностальгией этой сраной, зачем она тебе?

— Это что, твоя дача? — спросил я.

— Ага… — безразлично ответил друг, — купил когда-то по пьяни, да если честно, забыл. Я и был-то при жизни тут раза три от силы. Про нее все забыли, да и сами участки скоро снесут, они временные. Хотя у нас, сам знаешь, все, что временное, то и на века. Но зато тут никто не шастает.

— А ты вообще где… это… — у меня чуть не вырвалось «живешь», но я сказал «обитаешь».

— Вот тут, Санек, проблема. Живые, сука, агрессивные и практически сразу стирают тебя не только из памяти, но и из жизни. Нам, как ты понял, усталость и сон не грозят, болезни тоже, но временами надо просто полежать и подумать. Там, где я жил до этого, находиться уже невозможно. Нинка с полгода погрустила, да другого бугая привела. Ну, поломали они все, переставили, ружья мои, суки, продали, все перекроили, перелопатили, нет мне там места. Уже какой месяц думаю — может зря я не ухожу? Все те, с которыми я тут примерно в одно время оказался, там уже давно. А я тут со своими тремя шестерками наперевес… все воюю… а уже и смысла-то давно нет, одно упрямство бычиное, дым из ноздрей, искры из глаз, но вот к чему? А потом думаю — где это, «там»? Почему я должен идти? Что они лезут ко мне? Да какое вам дело, в конце концов? — заорал вдруг в небо Серега.

Я помолчал и спросил:

— Может мне домой? К себе?

Он улыбнулся и покачал головой:

— Не советую. Там сейчас процесс. Гримасы, черные платки, соболезнования, гроб лакированный, турецкий, с ручками латунными. Дрянь спектакль, постмодернизм и некрофилия, им самим сейчас муторно. Сам подумай… Горя нет никакого, а суеты много. Ведь ты им все планы на выходные порушил, все эти ебли-гребли-пикники. Духота, водка, черный хлеб, рис с изюмом, блины вялые, бледные, полуживые… ты будешь в такую жару блины? Никто не будет. И кисель нахрен никому не упал. Они не гнусные, не плохие, они бы с удовольствием по тебе горевали, да жарко понимаешь, да выходные… Напрягать приходится лицевые мускулы, никак они, понимаешь, не складываются правильно… Чего тебе там делать? Плюс гроб закрытый, сделал ты себе пластическую операцию, однако… Забесплатно блядям кунсткамеру обеспечил. Отдыхай, Санек, не береди себе душу.

Он уехал, а я остался.

Покурил.

Вдохнул-выдохнул.

И пошел в домик. Тот, который буквой «А», незатейливый, простенький, где жить нельзя, но вполне можно перекантоваться. Из-за покатых стен места там было с гулькин хуй. Кровать, тумбочка, одно окно и, собственно, я.

Спать, как и предупреждал Серега, не хотелось. Хотелось не быть, не думать, не шевелиться, не иметь мыслей, не размышлять о будущем, которого не было, и о прошлом, которое уже не имело никакого смысла. Надо всего лишь отключиться. Я упал на кровать, и весь мир ушел в точку — как изображение на экране старого телевизора.

Не знаю, сколько прошло времени. Час, день, неделя, год — кто их пересчитывал. Я только помню, что поднимался из черной ледяной бездны на поверхность, по которой весело прыгали золотистые солнечные пятна, вот и все. Я не был ни отдохнувшим, ни здоровым, ни выспавшимся. Я вообще не был. Вот это была правда, возможно сейчас единственная и настоящая. Все остальное либо меня не касалось, либо я не имел к этому никакого отношения. Закрыл глаза и открыл их. Прошло несколько мгновений, или одно глобальное потепление, или два ледниковых периода. Что-нибудь изменилось? Я куда-нибудь не успел? Я пропустил все или ничего? Древнюю заслуженную занавеску пробивал солнечный пыльный луч. Это я еще мог оценить.

Нет линейки, к которой можно приложить смерть. В этом полуживом просыпании был только один плюс — я перестал волноваться. Нерв за нервом постепенно отстегивались все эмоции, словно кто-то срывал с меня одежду.

Я вышел на улицу, дошел до беседки, зашел внутрь и сел за стол. Курить не хотелось. Лежащий на столе мобильник вдруг зажужжал, вздрогнул и потихоньку поехал. Еще через пару секунд раздался звонок. Я смотрел на крадущийся аппарат и прикидывал, через какое время он дожужжит и свалится. Когда до края стола оставалось всего ничего, я схватил его и нажал на кнопку:

— Да!

— Очнулся? — спросил Серега и, не дождавшись ответа, приказал, — давай ко мне быстро, поможешь…

— Что случилось? — спросил я.

— Короче, жду тебя на площади Кирова, прямо в центре, некогда.

Я молча постучал пальцами по столу. Серега взревел:

— Знаю!! Все знаю!! Ты уходишь уже, так со всеми бывает!!! Все, суки, на части распадаются, гниют на ходу, как при жизни гнили!!! Мне некогда тебя вдохновлять, я таких слов не знаю! Нечем мне тебя с колен поднимать, от тебя уже половина осталась. Но ты просто напрягись, не ради меня, ради себя хотя бы, чтобы уйти как человек, а не как тварь последняя!