Мария Некрасова - Большая книга ужасов – 35

– Сейчас же прекрати этот стриптиз! – О, заметила. – Вон из школы! И без штанов больше не приходи!

Мне хватило выдержки спокойно дойти до своей парты, спокойно собрать учебники, спокойно огрызнуться на Лысого: «Похихикай у меня!», спокойно выйти. Едва дверь за мной закрылась, я припустился так, словно не на пожар мчался, а с пожара. Конечно, «с», вон, штаны уже порвал! И главное – когда успел? Как? Почему ничего не почувствовал? Такую дырищу проделать в штанах – надо еще постараться. А я не заметил и вышел к доске, голый и смешной.

Я летел домой, распугивая встречных старушек, и пересчитывал про себя: сколько народу мне теперь придется побить, чтобы восстановить свою репутацию. Лысый – раз. Этого обязательно. Лохматый – два, они с Лысым приятели, вдвоем представляют особую опасность. Илюхина – за компанию. Санька́ – обязательно, и Вана – тоже. Это если я успею переодеться до конца урока и переловлю всех до того, как они выскочат на перемену в коридор и разболтают о моем конфузе всей школе. А если нет? Тогда список будет расти и расти, а я буду драться и драться. Не останется времени ни на учебу, ни на компьютер, ни на бассейн – ни на что. И все равно, все будут помнить – такое не забывается! Ко мне прилипнет постыдная кличка, скажем, Стриптизер или Оборвыш, и меня будут дразнить даже первоклашки. Нет, до конца урока надо обязательно успеть! Хорошо, хоть девчонки у нас нормальные: учебником по башке, конечно, могут стукнуть, но никогда не опустятся до того, чтобы испортить человеку репутацию.

Старушки на лавочке у подъезда нервно переглянулись, зашептались, но мне ничего не сказали. Вот и хорошо, вот и ладно. Нырнем домой, ворвемся в комнату, не разуваясь, отыщем на полке джинсы, снимем дырявые штаны прямо в ботинках, подберем упавшего дурацкого глиняного человечка, закинем его в рюкзак… Чтобы надеть чистые джинсы, разуться все-таки пришлось. Три минуты – потеряно. Ничего, наверстаем по дороге обратно…

Я успел минута в минуту. Я ворвался со звонком и первым решительным движением отвесил оплеуху Лысому. Получил подножку от Лохматого, врезал обоим. Вскочил на ноги, врезал походя пробегавшему мимо Саньку, получил от него… Вообще-то, в мои планы не входило драться со всем классом одновременно, да еще при Елене (она не успела выйти). Но раз уж так получилось, отступать было нельзя. Сдашься сейчас – будешь не только Стриптизером, но и трусом. О тебе будут рассказывать, как сперва оставили без штанов перед всем классом, а потом побили. И никто не вспомнит, что дыра в штанах возникла сама по себе, без участия класса. Потому что это будет уже неважно.

– Прекратить! – вопила Елена, но ее никто не слушал. – Пятеро на одного, с ума сошли?!

Вот этого я и боялся. Драться начинал только с Лысым, а получилось «пятеро на одного». Так бьют только самых последних людей, и мне бы не хотелось получить подобную репутацию. Я стоял на ногах (очень хорошо!) и действовал, как автомат: Вану – локтем в челюсть, с ноги – Лысому, с другой – Лохматому, под дых – Саньку, Илюхину – за компанию, чтобы мимо не метался. Я не помню, как снял этот чертов рюкзак! Для этого требовалось освободить руки на целых две секунды: непозволительная роскошь в драке! И уж совсем я не помню, как двинул этим рюкзаком Лысому по башке. А вот Лысый запомнил.

И помнил потом, разглядывая школу из окна больницы, и вынашивал свой план мести, сто первый, наверное, за годы нашей бессмысленной вражды.

Я сразу все ему простил. Это очень легко: простить того, кто валяется на полу в луже крови из разбитого носа и, гримасничая, держится за голову. Только он-то тебя не простит. А те, кто дрались с вами в одной куче и минуту назад готовы были прибить вас обоих, будут теперь стоять хороводом, сочувствовать ему и ненавидеть тебя.

«Скорая» приехала быстро. Следом прибежали моя мать, сорванная с работы, и родители Лысого. Все долго орали, потом поехали в больницу, потом пили кофе из автомата в приемном покое, потом пришел врач и сказал, что Лысый отделался вообще-то легко, но пару дней в больнице полежать ему все-таки стоит: мало ли что? Еще он сказал, что все дети дерутся время от времени и нечего раздувать из мухи слона. Но это он сказал не для меня, а для родителей Лысого, которые за полчаса ожидания в приемном покое не присели ни на минуту. Ходили туда-сюда и пили на ходу кофе.

Мать молчала всю дорогу домой. Пробубнила только: «Отцу не говори», – и все. Я не пошел на последний урок и учить тоже ничего не стал назавтра. Вообще не представлял, как в школу пойду. Кто понаглее – будет расспрашивать, что и как с Лысым, остальные станут молча коситься и обходить меня стороной. Я сидел в кресле в своей комнате и разглядывал серый монитор невключенного компьютера. Какие уж тут уроки?

Противно моросил дождь, сапоги увязали в мокрой земле. Метрах в пятидесяти от меня стоял кривой бревенчатый домик, в окошке горел свет. Другого света не было, все! Ночь, дождь, грязь и я. И еще бабушка, шагах в пяти: сидит на земле, глиной перепачкалась по самый платок и ругается:

– Что же ты, Витек, меня подвел! Они теперь не отпустят! – И показывает мне руки. Руки как руки, в темноте-то особо не разглядишь! А я пригляделся и вижу: держит ее кто-то, прямо из-под земли. Вот… из самой-самой грязи высунулись две руки по локоть и за запястья бабушку держат.

– Ты теперь с бомжами дружи, – говорит бабушка. – Они-то знают, как спасти Злую землю!

Я говорю:

– Какая земля, тебя спасать надо! Кто тебя держит там, отвечай!

А она:

– Пока землю не спасешь, не отпустит она меня…

Я смотрю: а этот, из грязи, тянет-тянет бабушку вниз, все глубже… Подбежал и с ноги: «Р-раз!» – по рукам-то ему, а они – в лепешки, и разлетелись. Руки-то глиняные… И сразу выросли из земли новые, принялись опять бабушку хватать. А из домика бревенчатого выбегает пацан, мой ровесник, кричит:

– Оставь ее, только хуже сделаешь!

Бежит он ко мне, бежит и с каждым шагом становится все меньше, меньше. Потом смотрю: это же не пацан вовсе, а мой глиняный человечек! Бегает под ногами, за сапоги хватает, потом ка-ак пнет!..

Я увидел темноту и свой серый монитор, включил ночник на автопилоте. Глючный какой сон! На часах – половина шестого. Утра, конечно, – вечером в это время еще светло. Рано уснул за монитором, рано проснулся. Случай с Лысым даром не прошел. Кошмары вот сниться начали! Надо хоть в больницу к нему сходить, а то я себя совсем уж скотиной чувствую.

За спиной зашуршало. Я обернулся: стеллаж, стул, кровать. Тетрадка упала с полки, вот и зашуршала. Встал, подошел, поднял. Под тетрадкой валялся мой глиняный человечек, неизвестно как там оказавшийся. А в полу зияла дыра.