Клайв Баркер - Проклятая игра

— В некотором роде.

— Как?

Уайтхед не ответил. Вместо этого, он снова принялся рассказывать историю с того момента, где остановился.

— Он очень многому научил меня. После войны мы путешествовали тут и там, повсюду извлекая выгоду. Я — со своими навыками, он — со своими. Затем мы отправились в Англию и я ринулся в химическую индустрию.

— И разбогатели.

— За пределами мечтаний Креза. На это потребовалось несколько лет, но пришли деньги и пришла мощь.

— С его помощью?

Уайтхед нахмурился при этой неприятной мысли.

— Да, я применил его принципы, — ответил он. — Но он пользовался каждой частицей того, что и я. Он разделял мои дома, моих друзей. Даже мою жену.

Марти хотел заговорить, но Уайтхед оборвал его.

— Я говорил тебе о лейтенанте? — спросил он.

— Вы упоминали его. Васильев.

— Он погиб, говорил ли я тебе об этом?

—Нет.

— Он не платил свои долги. Его труп выловили из канализационной канавы в Варшаве.

— Его убил Мамулян?

— Не он лично. Но, думаю, да… — Уайтхед запнулся на полуслове, наклонив голову, прислушиваясь к чему-то. — Ты ничего не слышишь?

— Что?

— Нет. Все в порядке. Показалось. О чем я говорил?

— О лейтенанте.

— А, да. Эта часть истории… Не знаю, будет ли она интересна тебе… но я должен объяснить, потому что без этого все остальное не имеет смысла. Видишь ли, та ночь, когда я встретился с Мамуляном, была необыкновенной. Бесполезно пытаться описать ее такой, какая она была: ну, ты знаешь, как солнце освещает верхушки облаков — такой нежный и стыдливый цвет. И я был так переполнен собой, так уверен, чт о со мной ничего не может случиться.

Он остановился и облизал губы, прежде чем продолжить.

— Я был глупцом, — самоуничижающие слова беспощадно вылетели из него. — Я шел по развалинам — повсюду чувствовался запах гниения, под ногами была пыль, — и мне было наплевать , потому что это были не мои руины, не мое разложение. Я думал, что я выше всего этого — особенно сегодня. Я чувствовал себя победителем, потому что Я был жив, а мертвые были мертвы.

Слова слегка приостановили свой напор. Когда он заговорил снова, то ушам было больно прислушиваться к его словам — такими тихими они были.

— Что я знал? Совсем ничего. — Он закрыл лицо дрожащей рукой. — О, Господи Иисусе.

В последовавшей тишине Марти услышал какой-то звук за дверью — легкое движение в холле. Но звук был слишком мягким, чтобы он был в нем уверен, а атмосфера в комнате требовала абсолютной его четкости. Двинуться сейчас, заговорить — означало нарушить эту исповедь, и Марти, как ребенок, заинтригованный мастерским рассказчиком, хотел услышать до конца эту волнующую повесть. Сейчас это казалось ему более важным, чем что-либо.

Лицо Уайтхеда было скрыто за рукой, пока он пытался осушить свои слезы. Немного погодя, он вновь ухватился за кончик истории — осторожно, словно она могла убить его одним ударом.

— Я никогда никому не говорил об этом. Я думал, если я буду молчать, если позволю этому стать просто одним из слухов, — то рано или поздно это все исчезнет.

В холле снова послышался слабый звук — поскуливание, словно ветер свистел в маленькой щели. Затем послышалось царапанье в дверь. Уайтхед не слышал его. Он снова был в Варшаве, в разрушенном доме с костром и пролетом ступенек, в комнате со столом и мерцающим огоньком. Почти такой же комнате, как и та, где они находились сейчас, только пахнущей старым огнем, а не тяжелым вином.

— Я вспоминаю, — сказал он, — что когда игра закончилась, Мамулян встал и пожал мне руку. Холодными руками. Ледяными руками. Затем за мной открылась дверь. Я повернулся вполоборота. Это был Васильев.

— Лейтенант?

— Страшно обгорелый.

— Он выжил? — изумился Марти.

— Нет, — последовал ответ. — Он был абсолютно мертв.

Марти подумал, что он пропустил что-то во всей истории, могло бы объяснить это невероятное заявление. Но нет, безумие сейчас было сущей правдой.

— Мамулян мог это — продолжал Уайтхед. Он дрожал, но слезы прекратились, высушенные жаром воспоминаний. — Он поднял лейтенанта из мертвых, видишь ли. Как Лазаря. Видимо, ему требовались исполнители.

Слова не успели затихнуть, как за дверью вновь послышалось шуршание, явная попытка войти. Теперь и Уайтхед услышал. Очевидно, его момент слабости прошел. Его голова вскинулась.

— Не открывай, — скомандовал он.

— Почему нет?

— Это он, — сказал он с безумными глазами.

— Нет. Европеец ушел. Я видел, как он уходил.

— Не Европеец, — ответил Уайтхед. — Это лейтенант. Васильев.

Марти недоверчиво взглянул на него.

— Нет, — сказал он.

— Ты не знаешь, на что способен Мамулян.

— Да вы спятили!

Марти встал и направился по хрустящему стеклу к двери. Позади он слышал, как Уайтхед взмолился еще раз: «Нет, нет, Господи, прошу тебя», но Марти уже повернул ручку и открыл дверь. Неясный свет огарка осветил то, что, должно быть, и было пришельцем.

Это была Белла — Мадонна питомника. Она неуверенно стояла на пороге, глаза ее, вернее то, что от них осталось, были задраны вверх — она смотрела на Марти, из ее пасти свешивался язык — пучок червивых мышечных волокон, — который она, казалось, не могла втянуть обратно. Откуда-то из глубины ее туловища раздался тонкий пищащий звук — скулеж собаки, ищущей человеческой ласки.

Марти, пошатываясь, сделал пару шагов обратно от двери.

— Это не он, — улыбаясь сказал Уайтхед.

— Господи!

— Все в порядке, Мартин. Это не он.

— Закройте дверь! — выкрикнул Марти, будучи не в силах пошевелиться и сделать это сам.

— Она ничего тебе не сделает. Она иногда приходила сюда за лакомыми кусочками. Она была единственной из них, кому я доверял. Мерзкие твари.

Уайтхед оттолкнулся от стены и направился к двери, отшвыривая разбитые бутылки на своем пути. Белла повернула голову к нему, принюхалась и завиляла хвостом. Марти с отвращением отвернулся, его рассудок метался, пытаясь найти хоть какое-нибудь разумное объяснение, но все усилия были тщетны. Собака была мертва — он сам заворачивал ее в пакет. И речи не могло быть о том, что он похоронил ее живьем.

Уайтхед смотрел на Беллу через порог.

— Нет, ты не можешь войти, — сказал он ей, словно она была одушевленным предметом.

— Прогоните ее, — прохрипел Марти.

— Она одинока, — ответил старик, укоряя его за недостаток сострадания. У Марти мелькнула мысль, что Уайтхед сошел с ума.

— Я не верю в то, что происходит, — сказал он.

— Собаки для него ничто, поверь мне.

Марти вспомнил, как Мамулян стоял в лесу, уставясь на землю под ногами. Он не видел никакого гробокопателя, потому что его не было. Они эксгумировали сами себя, вырвавшись из черного пакета и прорываясь к воздуху.