Клайв Баркер - Проклятая игра

— Они сейчас убьют нас, — сказала она как бы между прочим.

Все происходило очень вольно. Командующий офицер в меховой куртке на плечах стоял, вытянув руки к сиявшей жаровне, спиной к пленникам. Палач был рядом с ним, его окровавленный топор небрежно расположился на плече. Толстый хромой мужчина, он смеялся над каждой шуткой офицера и пытался скопить хоть немного тепла перед возвращением к делам.

Кэрис улыбнулась.

— Что сейчас происходит?

Она ничего не сказала: ее глаза были направлены на человека, который собирался их всех убить, она улыбалась.

— Кэрис. Что происходит?

Солдаты выстроились в линию и толкнули их на землю в центре площадки. Кэрис склонила, голову, выставляя затылок.

— Мы сейчас умрем, — прошептала она своему далекому собеседнику.

В конце шеренги палач поднял топор и опустил его профессиональным ударом. Голова пленника отделилась от шеи, выпуская гейзер крови, которая становилась грязно-бурой на серой стене, на белом снегу. Голова упала лицом вперед, немного прокатилась и остановилась. Тело корчилось на земле. Краем глаза Мамулян наблюдал за всей процедурой, пытаясь прекратить стук зубов. Он не был испуган и: не хотел думать, что чего-то боится. Его ближайший сосед начал кричать. Два солдата выступили вперед по пролаянному офицером приказу и схватили его. Внезапно, после тишины, в которой можно было слышать, как снег ложится на землю, шеренга разразилась жалобами и мольбами: ужас людей хлынул, как из открытых дверей. Сержант ничего не сказал. Они должны быть счастливы умереть именно так, подумал он: топор для аристократов и офицеров. Но дерево было недостаточно высоким, чтобы вешать на нем. Он посмотрел, как топор упал второй раз, думая, шевелится ли язык после смерти, помещенный в сочащемся небе головы мертвеца.

— Я не боюсь, — сказал он. — Какой смысл в страхе? Вы не можете купить его или продать, вы не можете его любить. Вы даже не можете его надеть, как ленту поверх рубашки, чтобы согреться.

Голова третьего пленника покатилась по снегу; и четвертого. Солдат рассмеялся. От крови шел пар. Ее мясной запах дразнил аппетит людей, которые не ели уже неделю.

— Я ничего не теряю, — сказал он вместо молитвы. — У меня была бессмысленная жизнь. Если она закончится здесь, так что же?

Пленник слева от него был молод; не больше пятнадцати. Барабанщик, решил сержант. Он спокойно кричал.

— Посмотри туда, — сказал Мамулян. — Дезертирство, как я всегда его представлял.

Он кивнул в сторону растянувшихся тел, которые уже освободились от различных паразитов. Блохи и гниды, осознав, что их хозяин скончался, ползали и скакали по голове и ранам, желая подыскать себе новую резиденцию, прежде чем их захватит холод.

Мальчик поглядел и улыбнулся. Зрелище развлекало его то мгновение, что потребовалось палачу принять нужную позу и совершить убийственный удар. Голова отпрыгнула, в грудь сержанту ударило жаром.

Мамулян лениво оглядел палача. Он был слегка измазан в крови; ничем другим его профессия на нем не отразилась. Лицо его было бесформенным, с запущенной бородой, которая нуждалась в стрижке, и круглыми накаленными глазами. «И меня убьет вот этот? — подумал сержант, — что же, мне нечего стыдится». Он вытянул руки за спиной, общепринятая поза подчинения, и склонил голову. Кто-то рванул его за рубашку, чтобы обнажить шею.

Он ждал. Шум, похожий на выстрел, прозвучал в его голове. Он открыл глаза, ожидая увидеть снег, падающий на голову, отделенную от шеи, но нет. В центре площадки один из солдат упал на колени, его грудь была разорвана выстрелом из одного из верхних окон монастыря. Мамулян поглядел на него. Солдаты толпились по краям площадки; выстрелы прорезали снегопад. Командующий офицер, раненый, неуклюже свалился на печку и его меховая куртка вспыхнула. Пойманные в ловушку за деревом, два солдата были подкошены пулями, осели, переплелись друг с другом, как два любовника под ветвями.

— Прочь, — прошептала Кэрис повелительно. — Быстро. Прочь.

Он пополз по-пластунски между покрытых инеем камней, пока стороны сражались друг с другом над его головой, едва ли веря, что он пощажен. Никто и взгляда на него не бросил. Безоружный и худой, как скелет, он не был никому опасен. Только будучи вне площади, забившись в укромный угол монастыря, он передохнул. По ледяным коридорам заструился дымок. Неминуемо, все это место подожжет одна или другая сторона, может быть, и обе. Все они были глупцы, никого из них он не любил. Он начал выбираться через лабиринт построек, надеясь найти выход и не наткнуться на кого-нибудь из заблудившихся фузилеров.

Уже далеко от места схватки он услышал позади себя шаги ног, обутых в сандалии, а не ботинки, — кто-то шел за ним. Он обернулся к преследователю лицом. Это был монах, черты его тощего лица выдавали аскета. Он схватил сержанта за разлохмаченный воротник рубашки.

— Ты — богоданный, — сказал он. Он запыхался, но хватка у него была крепкая.

— Оставь меня в покое. Я хочу уйти отсюда.

— Сражение уже во всех зданиях, нигде не безопасно.

— А я рискну, — ухмыльнулся сержант.

— Ты был избран, солдат, — ответил монах, все еще цепляясь за него. — Случай появился ради тебя. Невинный мальчик рядом с тобой умер, а ты выжил. Ты не понимаешь? Спроси себя, почему?

Он попытался оттолкнуть монаха — смесь ладана и старого пота была отвратительной. Но тот держался крепко, и торопливо говорил:

— Здесь есть тайные ходы, под кельями. Мы можем ускользнуть туда и спасемся от бойни.

— Да?

— Конечно. Если ты поможешь мне.

— Как?

— Мне надо спасти рукопись, работу всей жизни. Мне нужны твои мышцы, солдат. Не беспокойся, ты получишь кое-что взамен.

— Что есть у тебя из того, что мне нужно? — спросил сержант. Чем мог обладать этот дикий самобичеватель?

— Мне нужен ученик, — сказал монах. — Кто-то, кому я могу передать свое учение.

— Ну поделись своим духовным руководством.

— Я многому могу тебя обучить. Как жить вечно, если ты этого хочешь, — Мамулян рассмеялся, но монах продолжал нести околесицу. — Как отнимать жизнь у других и забирать ее себе. Или, если хочешь, отдавать мертвым и возрождать их.

— Нет уж.

— Это старая мудрость, — сказал монах. — Но я открыл ее заново, прочел, написанную на простом греческом. Тайны, которые были древними еще тогда, когда эти холмы были детьми. Такие тайны.

— Если ты можешь все это, то почему ты не Царь Всея Руси? — поинтересовался Мамулян.

Монах отпустил его рубашку и поглядел на солдата с презрением, оно прямо-таки струилось из его глаз.

— Какой человек, — сказал он медленно, — какой человек с настоящим честолюбием в душе захочет быть просто Царем?