Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62

Сартори! Он — Сартори! Он не стал терять дыхания на переспрашивание. Это было его имя, и он знал об этом. И какие миры скрывались за этим именем — куда более поразительные, чем все то, что открыли перед ним Доминионы. Эти миры распахивались перед ним, словно окна от порыва ветра, стекла которых разбиваются вдребезги и которым уже никогда не суждено закрыться.

Это имя нашептывали ему сотни воспоминаний. Женщина произносила его со вздохом, словно зовя его обратно в свою неубранную постель. Священник выплевывал эти три слога с кафедры, возвещая вечное проклятие. Азартный игрок шептал его в сложенные чашечкой руки, чтобы следующий бросок костей принес ему счастье. Приговоренные к смерти превращали его в молитву, пьяницы — в насмешку, пирующие пели о нем песни. О-о-о, как он знаменит! На ярмарке святого Варфоломея было несколько трупп, которые разыгрывали фарсы на сюжет его жизни. Бордель в Блумсбери мог похвастаться женщиной, монахиней в прошлом, которая от одного его прикосновения превратилась в нимфоманку и распевала его заклинания (так она, во всяком случае, утверждала), пока ее трахали. Он был парадигмой всего сказочного и запретного — угрозой благоразумным мужчинам и их женам, тайным пороком. А для детей — для детей, проходивших мимо его дома вслед за церковным старостой, — он был стишком:

Эта песенка, пропетая в его голове писклявыми голосами приходских сирот, была в своем роде еще хуже, чем проклятия с церковной кафедры, рыдания или молитвы. Она все звучала и звучала, с какой-то тупой бесполезностью, не обретая по дороге ни музыки, ни смысла. Как и его жизнь, жизнь без имени. Движение без цели.

— Ты забыл? — спросил у него Автарх.

— О да, — ответил Миляга, и невольный и горький смешок сорвался с его губ. — Я забыл.

Даже теперь, когда шумные голоса окрестили его настоящим именем, он едва мог поверить в случившееся. Неужели это тело прожило более двухсот лет в Пятом Доминионе, в то время как ум обманывал сам себя — удерживая в памяти последнее десятилетие и пряча все остальное? Где же он был все эти роды? И кем? Если то, что он только что услышал, — правда, то это только начало. Где-то в его сознании кроются два столетия воспоминаний, ждущих своего часа. Ничего удивительного в том, что Пай держал его в неведении. Теперь, когда память начала возвращаться к нему, вместе с ней подступило и безумие.

Он поднялся на ноги, цепляясь за стол.

— Пай-о-па здесь? — спросил он.

— Мистиф? Нет. А почему ты спрашиваешь? Он что, пришел с тобой из Пятого Доминиона?

— Да.

Улыбка вновь коснулась губ Автарха.

— Ну разве они не замечательные создания? — сказал он. — У меня у самого была парочка. Они никогда не нравятся с первого раза; к ним надо привыкнуть. Но когда это произойдет, расстаться с ними уже невозможно.

— А Юдит?

— Ах, — вздохнул он, — Юдит. Я полагаю, ты имеешь в виду леди Годольфина? У нее не было много имен, так ведь? И запомни, это относится ко всем нам. Как тебя зовут в наши дни?

— Я уже сказал тебе, Джон Фурия Захария. Или Миляга.

— У меня есть несколько друзей, которые меня называют Сартори. Мне хотелось бы иметь тебя в их числе. Или ты хочешь вернуть себе это имя?

— Миляга меня вполне устраивает. Так мы разговаривали насчет Юдит. Этим утром я видел ее внизу у гавани.

— А Христа ты там случайно не видел?

— Ты о чем?

— Она вернулась сюда и заявила, что видела Скорбящего. В нее вселился страх Божий. Чокнутая сука. — Он вздохнул. — Грустно, очень грустно было видеть ее в таком состоянии. Я было подумал сначала, что она просто переела криучи. Но нет, она окончательно сошла с ума. Он вытек у нее через уши.

— Ты о ком говоришь? — спросил Миляга, заподозрив, что кто-то из них утратил нить разговора.

— О Кезуар, моей жене. Она пришла вместе со мной из Пятого Доминиона.

— А я говорил о Юдит.

— И я тоже.

— Ты хочешь сказать…

— …что они обе — Юдит. Одну из них ты сделал сам. Ради Бога, неужели ты и об этом забыл?

— Да. Да, забыл.

— Конечно, она была красивой, но не стоила того, чтобы из-за нее потерять Имаджику. Это было большой ошибкой. Тебе надо было использовать руки, а не член. Тогда я никогда бы не родился, и Бог бы спокойно сидел у себя на небесах, а ты стал бы Папой Сартори. Ха! Уж не за этим ли ты вернулся? Чтобы стать Папой? Слишком поздно, брат. К утру Изорддеррекс превратится в груду дымящегося пепла. Это моя последняя ночь здесь. Я отправляюсь в Пятый Доминион и там создам новую империю.

— Зачем?

— Ты что, не помнишь песенку, которую они распевали под окнами? Мы не из обычного теста.

— Разве тебе недостаточно того, что ты уже достиг?

— И это мне говоришь ты! Все, что у меня в сердце, взято из твоего. И не рассказывай мне, что ты не мечтал о власти. Ты был величайшим Маэстро во всей Европе. Никто не смел прикоснуться к тебе. Все это не могло исчезнуть за одну ночь.

Впервые за все время разговора он двинулся к Миляге и положил руку ему на плечо.

— Я думаю, ты должен увидеть Ось, брат Миляга, — сказал он. — Это напомнит тебе о том, что такое ощущение власти. Ты уже пришел в себя?

— Вполне.

— Тогда пошли.

Он повел Милягу обратно в коридор и вверх по винтовой лестнице, мимо которой Миляга прошел несколько минут назад. Теперь же он стал подниматься по ней, ступая вслед за Сартори по изгибающимся ступенькам, ведущим к двери без ручки.

— Единственные глаза, которые видели Ось с того времени, как Башня была построена, — мои, — сказал он. — И это сделало ее чувствительной к чужому взгляду.

— Мои глаза — твои, — напомнил ему Миляга.

— Она почувствует разницу, — ответил Сартори. — Она захочет… прозондировать тебя, войти внутрь. — От Миляги не ускользнул сексуальный подтекст последней фразы. — Просто расслабься и думай об Англии, — сказал он. — Это быстро кончится.

С этими словами он облизал большой палец и поднес его к четырехугольнику свинцово-серого камня в центре двери, начертив на нем какой-то знак. Дверь ответила на этот сигнал. Запоры со скрежетом пришли в движение.

— Оказывается, слюна тоже? — сказал Миляга. — Я думал, сила только в дыхании.

— Ты умеешь использовать пневму? — сказал Сартори. — Тогда и я должен обладать этой способностью. Но почему-то у меня не получается. Ты научишь меня, а я… в обмен я напомню тебе несколько заклинаний.

— Я сам не понимаю, как она действует.

— Тогда мы будем учиться вместе, — сказал Сартори в ответ. — Основные принципы очень просты: материя и сознание, сознание и материя. Одно преобразует другое. Может быть, именно это мы и собираемся сделать. Преобразить друг друга.