Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62

— Разве это законно? — спросила она.

— Разумеется, если поменьше трепать об этом языком, — ответил Клейн. Его замечание вызвало взрыв хриплого хохота у человека, увлеченного беседой с мастером подделок, — усатого индивидуума по имени Луис, говорившего с сильным акцентом.

— Вот уж кого трудно назвать художником — в любом роде деятельности. Ты ведь вообще никто, правда, Луис?

— Почему бы не назвать меня мечтателем? — сказал Луис. Запах, который Юдит поначалу приняла за аромат цветов, как выяснилось, исходил от Луиса, очевидным образом злоупотребившего одеколоном после бритья.

— Я выпью за это, — сказал Клейн, подводя Юдит к последнему участнику вечеринки. Хотя лицо этой женщины было ей знакомо, она никак не могла вспомнить, кто она, пока Клейн не назвал ее имя. Ну конечно же, Симона!

Она вспомнила разговор на вечеринке у Клема и Тэйлора, который закончился тем, что Симона покинула ее, отправившись на поиски соблазнителя. Клейн предоставил им возможность самостоятельно вести беседу, направившись в дом, чтобы открыть там новую бутылку шампанского.

— Мы встречались на Рождество, — сказала Симона. — Не знаю, помните вы или нет.

— Сразу вспомнила, — ответила Юдит.

— С тех пор я подстригла волосы, и, клянусь, теперь половина друзей меня не узнает.

— Вам идет.

— Клейн говорит, что надо было их сохранить и сделать из них какие-нибудь украшения. В начале века волосяные брошки были последним писком моды.

— Только в качестве memento mori [3] Букв.: помни о смерти (лат.). В данном случае — обозначение предмета, который останется на память об умершем человеке. , — сказала Юдит. Симона посмотрела на нее непонимающим взглядом. — Волосы обычно срезали с головы умершего.

Одурманенной шампанским Симоне потребовалось некоторое время, чтобы ухватить смысл слов Юдит, но когда это все-таки произошло, она застонала от отвращения.

— Наверное, это отвечает его представлениям о юморе. У этого мужика нет никакого представления о порядочности, так его мать! — В этот момент Клейн вышел через заднюю дверь, неся с собой шампанское. — Да, твою, твою! — закричала Симона. — Ты что, несерьезно относишься к смерти?

— Я, очевидно, пропустил какую-то важную часть разговора? — осторожно предположил он.

— Каким безвкусным старым пердуном ты бываешь иногда! — продолжала Симона, швырнув стакан себе под ноги и направляясь к Клейну.

— Да что я такого сделал? — спросил тот.

Луис ринулся ему на помощь, пытаясь успокоить Симону нежными речами. У Юдит не было никакого желания во все это ввязываться. Она пошла по одной из дорожек и, отойдя подальше от компании, опустила руку в карман юбки, где лежало яйцо синего камня. Она зажала его в кулаке и наклонилась, чтобы понюхать одну из совершенных роз. Она ничем не пахла. Юдит потрогала лепестки — они оказались сухими на ощупь. Она выпрямилась, окидывая взглядом цветущий сад. Подделка, вплоть до последнего цветка.

Кошачий концерт Симоны прекратился некоторое время назад, а теперь смолкла и болтовня Луиса. Юдит оглянулась и увидела, как, выходя из дома навстречу теплому вечернему воздуху, на пороге появился Миляга.

— Спаси меня, — услышала она завывания Клейна, — прежде чем с меня живьем снимут кожу.

На лице Миляги засияла его коронная улыбка, и он раскрыл объятия Клейну.

— Больше никаких ссор, — сказал он, похлопывая Клейна по плечу.

— Скажи это Симоне, — ответил Клейн.

— Симона! Ты дразнишь Честера?

— Но он вел себя как последний ублюдок.

— Поцелуй меня и скажи, что ты его прощаешь.

— Я прощаю его.

— Да воцарится мир на земле, и пусть все возлюбят Честера.

Раздался общий смех, и Миляга стал обходить всю компанию, целуясь, обнимаясь, пожимая руки — приберегая для Ванессы последнее, самое долгое и, возможно, самое жестокое объятие.

— Ты кое-кого пропустил, — сказал Клейн и указал Миляге на Юдит.

Он не стал расточать на нее улыбку. Все его шуточки были ей прекрасно известны, и он знал об этом. Поэтому он просто посмотрел на нее едва ли не виновато и поднял в ее направлении стакан, который Клейн уже успел вложить ему в руку. Он всегда ловко умел перевоплощаться (возможно, виной тому были способности Маэстро, проявлявшиеся и в повседневной жизни), и за сутки, миновавшие с тех пор, как она оставила его на ступеньках его дома, он сумел создать себя заново. Растрепанные волосы были приведены в порядок; он смыл с лица въевшуюся грязь и копоть и побрился. В своем белом костюме он выглядел словно только что вернувшийся с поля игрок в крикет, излучающий энергию и радость победы. Она внимательно посмотрела на него в поисках следов того измученного человека, которым он был еще прошлым вечером, но все его волнения и беспокойства он спрятал глубоко внутри, что не могло не вызвать ее восхищения. Этим вечером он предстал в обличии того любовника, которого нарисовало ее воображение, когда она лежала в постели Кезуар, и это пробудило в ней знакомое волнение. Сон уже однажды толкнул ее в его объятия; привело это, как известно, к боли и слезам. Напрашиваться на повторение этого эксперимента было чем-то вроде особой формы мазохизма — и способом отвлечься от более важных дел.

И все-таки, и все-таки. Не должны ли они рано или поздно неизбежно упасть друг другу в объятия? А если так, то, возможно, эта игра взглядов — лишь напрасная трата времени, и не лучше ли им отбросить это кокетливое ухаживание и раз и навсегда признать, что они неразделимы? На этот раз их не будет травить неизвестное им обоим прошлое; теперь каждый из них знает свою историю, и они смогут построить отношения на прочном фундаменте. Разумеется, если ему этого захочется.

Клейн поманил ее, но она осталась в окружении поддельных цветов, заметив, как не терпится ему понаблюдать за развитием подстроенной им драмы. Он, Луис и Дункан играли роль зрителей. Спектакль, который они пришли смотреть, назывался «Суд Париса». Роли Богинь исполняли Ванесса, Симона и она сама. Миляга же, разумеется, и был героем, которому предстояло сделать между ними выбор. Затея отдавала нелепым гротеском, и она решила держаться подальше от сцены, укрывшись где-нибудь в дальнем конце сада, пока на лужайке будет продолжаться веселье. Неподалеку от стены она набрела на странное зрелище. В искусственных джунглях была расчищена небольшая полянка, и на ней был посажен куст роз — настоящий, хотя и куда менее роскошный, чем окружающие его подделки. Пока она размышляла над этой загадкой, за спиной у нее появился Луис со стаканом шампанского.

— Одна из его кошек, — сказал Луис. — Глорианна. В марте ее задавила машина. Он был в полном отчаянии. Не мог спать. Даже ни с кем не разговаривал. Я думал, он убьет себя.