Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62

Проснулась она от звука ключа, поворачиваемого в замке. Была ночь или поздний вечер, и вошедший Миляга включил в соседней комнате свет. Она села и собралась уже было позвать его, но передумала и стала наблюдать через полуоткрытую дверь. Она увидела его лицо всего лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы она представила себе, как он входит к ней и покрывает поцелуями ее лицо. Но он не вошел. Вместо этого он расхаживал из угла в угол по соседней комнате, массируя руки, словно они сильно болели, сначала разминая пальцы, а потом — ладони.

В конце концов терпение ее кончилось, и она поднялась с постели, сонно бормоча его имя. Вначале он не услышал, и ей пришлось позвать его второй раз. Лишь тогда он повернулся и улыбнулся ей.

— Все еще не спишь? — сказал он нежно. — Не надо тебе было вставать.

— С тобой все в порядке?

— Да. Да, конечно. — Он поднес руки к лицу. — Знаешь, это очень трудное дело. Не думал я, что оно окажется таким трудным.

— Хочешь рассказать мне о нем?

— Потом, — сказал он, подходя к двери. Она взяла его за руки. — Что это такое? — спросил он.

Яйцо до сих пор было у нее в руках, но в следующее мгновение ей пришлось с ним расстаться. Он выхватил его из ее ладони с проворством карманного воришки. Рука ее потянулась за ним, но она поборола инстинкт и позволила Миляге рассмотреть находку.

— Хорошенькая штучка, — сказал он. И потом, слегка более напряженным тоном: — Откуда она у тебя?

Почему она не ответила ему? Может быть, потому что он выглядел таким усталым и она не хотела взваливать на его плечи новые откровения, когда он и так изнемогал под грузом собственных тайн? Отчасти из-за этого, но отчасти и по другой причине, которая была ей куда менее понятна. Это как-то было связано с тем, что в ее видении он был гораздо более измученным, несчастным и израненным, чем в жизни, и почему-то это его плачевное состояние должно было оставаться ее секретом, по крайней мере на время.

Он поднес яйцо к носу и понюхал его.

— Я чувствую твой запах, — сказал он.

— Нет…

— Точно, чувствую. Где ты его хранила? — Его рука скользнула у нее между ног. — Здесь, внутри?

Не такая уж нелепая мысль. Действительно, когда яйцо снова будет у нее, она вполне может положить его и в этот карман, чтобы насладиться ощущением его веса.

— Нет? — сказал он. — Ну что ж, я уверен, что этот камешек мечтает об этом. Думаю, полмира забралось бы туда, если б смогло. — Он прижал руку сильнее. — Но ведь это мои владения, не так ли?

— Да.

— И никто не входит в них, кроме меня.

— Да.

Она отвечала механически, думая только о том, как бы вернуть яйцо назад.

— У тебя нет чего-нибудь, на чем можно поторчать? — спросил он.

— Было немного травки…

— Где она?

— По-моему, я все выкурила. Но я не уверена. Хочешь, я посмотрю?

— Да, прошу тебя.

Она протянула руку за яйцом, но, прежде чем ее пальцы успели коснуться его, Миляга поднес его ко рту.

— Я хочу оставить его себе, — сказал он. — Хочу его немного понюхать. Ты ведь не возражаешь?

— Я бы хотела получить его назад.

— Ты его получишь, — сказал он с легким оттенком снисхождения, словно она была ребенком, не желавшим делиться игрушками. — Но мне нужен какой-то талисман, который напоминал бы мне о тебе.

— Я дам тебе что-нибудь из нижнего белья, — сказала она.

— Это не совсем то же самое.

Он прижал яйцо к языку, а потом повернул его, вымочив в своей слюне. Она наблюдала за ним, а он — за ней. Он хорошо знал, что она хочет получить назад свою игрушку, но он не дождется, чтобы она стала умолять его об этом.

— Ты говорила о травке, — напомнил он.

Она вернулась в спальню, поставила лампу рядом с кроватью и стала рыться в верхнем ящике своего туалетного столика, где она в последний раз припрятывала марихуану.

— Где ты была сегодня? — спросил он.

— Ездила к Оскару домой.

— К Оскару?

— Ну да, к Годольфину.

И что Оскар? Резв, как молодой козленок?

Я не могу найти травку. Скорее всего я всю выкурила.

— Ты мне рассказывала об Оскаре.

— Он заперся у себя дома.

— А где он живет? Может быть, мне стоит зайти к нему? Поговорить, подбодрить.

— Он не захочет с тобой встречаться. Он вообще ни с кем не видится. По его мнению, скоро должен наступить конец света.

— А по-твоему мнению?

Она пожала плечами. В ней накапливалась тихая ярость против него, хотя она и не могла дать себе отчет, в чем причина этого. Он отобрал ее яйцо, но не в этом заключалось его главное преступление. Если камень поможет ему защитить себя, то почему она должна жадничать? Она проявила мелочность и теперь жалела об этом, но он сейчас, когда между ними не проскакивали искры страсти, — он казался просто грубым. Уж этот недостаток она не ожидала в нем обнаружить. Бог знает в чем она только не обвиняла его в свое время, но только не в отсутствии тонкости. Если уж на то пошло, наоборот, иногда он вел себя слишком утонченно, сдержанно и обходительно.

— Ты рассказывала мне о конце света, — сказал он.

— Разве?

— Оскар напугал тебя?

— Нет, но я видела нечто такое, что действительно меня напугало.

Вкратце она рассказала ему о Чаше и ее пророчествах. Он выслушал ее молча, а потом сказал:

— Пятый Доминион на грани катастрофы. Мы оба об этом знаем. Но нас она не затронет.

Примерно то же самое ей уже пришлось выслушать сегодня от Оскара. Двое мужчин предлагали ей убежище от бури. Ей следовало быть польщенной. Миляга посмотрел на часы.

— Мне снова надо уйти, — сказал он. — С тобой ведь будет все в порядке?

— Никаких проблем.

— Тебе надо поспать. Копи силы. Прежде чем мы снова увидим свет, наступят мрачные времена, и часть этого мрака мы найдем друг в друге. Это совершенно естественно. В конце концов, мы не ангелы. — Он хихикнул. — В крайнем случае, ты, может, и ангел, но я-то уж точно нет.

С этими словами он положил яйцо в карман.

— Возвращайся в постель, — сказал он. — Я приду утром. И не беспокойся: никто, кроме меня, не сможет к тебе приблизиться, клянусь. Я с тобой, Юдит, я все время с тобой. И запомни: это не любовный треп.

Он улыбнулся и вышел за дверь, оставив ее наедине с собственным недоумением: о чем же говорил он с ней, если не о любви?

— А кто ты такой, мать твою так? — спрашивал чумазый бородач у незнакомца, который имел несчастье попасть в поле его затуманенного зрения.

Человек, которого он расспрашивал, обхватив шею, потряс головой. Кровь стекала с венца порезов и царапин у него на лбу, которым он бился о каменную стену, пытаясь заглушить гул голосов у себя в голове. Это не помогло. Все равно внутри осталось слишком много имен и лиц, чтобы можно было в них разобраться. Единственный способ, которым он мог ответить своему собеседнику, — это покачать головой. Кто он такой? Он этого не знал.