Алексей Тарасенко - Бедный Енох

Замечательное вино быстро вводит меня в состояние благодатной радости, но, едва удается доесть рыбную закуску, Павлов начинает собираться, и, понятное дело, мне никак не отмазаться собираться с ним — едва только стрелка часов стала показывать два ночи — мы встаем и уходим.

Затем Андрей довел меня до жилого посольского корпуса, помог там разместиться и ушел, на последок сказав, что позвонит утром часов в десять:

— Завтра — имеется в виду, конечно же уже «сегодня», но после сна — я тебя познакомлю с нашими из пресс-службы, а потом, скорее всего будет мероприятие по знакомству с группой этих вновь прибывших… то есть день обещает быть долгим, трудным напряженным и нервным!

Когда Андрей уходит, я быстро расстилаю постель и ложусь спать, напоследок лишь покурив на балконе и осмотрев свое «жилище», больше походящее на номер в трехзвездочной гостинице, состоящий из одной огромной комнаты, с прилепленным к ней небольшой ванной и мизерной, вытянутой в длину прихожей.

Утром все происходит так, как мы с Павловым договаривались ночью — в десять часов он мне звонит (я к стыду своему еще спал, хотя и ставил будильник мобильного телефона на восемь утра — я его просто не услышал) — и мне приходится срочно собираться, чтобы в полодиннадцатого быть у него.

Пока я бреюсь в ванной, вдруг начинает казаться, будто душно, на несколько секунд грудь будто стискивает, становится трудно дышать и тогда я, с еще намыленными щеками иду в комнату — открыть окна.

Едва же я открываю маленькую щелочку (по московской манере — чтобы и не особо холодно было, но и дышать было чем) — как вдруг понимаю, что на улице — тепло, что я нахожусь в стране, где даже в это время года — необыкновенная теплынь и, странное дело, что я не заметил этого вчера вечером.

Открыв окно настежь, я глубоко вдохнул этот теплый, идущий в комнату, казалось большими, жирными волнами воздух:

«Благодать!» — говорю я себе и улыбаюсь — «здесь должны жить счастливые и добрые люди, и странно, что они при этом так ненавидят Россию!».

На новом месте работы, когда я подошел, все пили чай и весело общались.

Причину всеобщего хорошего настроения мне быстро объяснил Павлов, сказав, что молодые креативщики из «Великой России» вчера сильно упились, потом легли спать где-то под утро, так что запланированное на сегодня мероприятие знакомства с пресс-службой посольства было отложено на неопределенный срок.

Кроме Андрея, в пресс-службе работали еще две относительно молодые женщины — жены дипломатов, которые, как они сами говорили, приехали в МОГКР за мужьями — чтобы те не приведи господи не лево не ушли.

Ну а в целом из Москвы отчаливать у них особого желания не было:

— Здесь вроде как совсем не плохо — как-то сказала мне одна из них — но в Москве мы все-таки дома.

Как бы то ни было, но будучи женами достаточно высокопоставленных мужей эти женщины держались с нами довольно скромно, не создавая каких-то никому не нужных «дистанций». Не выпендривались, короче.

Всех, кто работал в пресс-службе объединяла цель, или цели, а целепоставление приходило из Москвы, со Старой площади. Встречи с прессой и телевидением проходили достаточно часто, минимум раз в неделю, и если из Москвы не приходило директив о том, что говорить по определенным вопросам, Андрею приходилось выкручиваться самому, на ходу что-то придумывая. Главное же — это обязательно говорить о том (к месту и нет) что Россия очень любит МОГКР, и желает ей от всей души всех благ. Иногда Андрей даже хвастался, что может минут пять что-то говорить, ничего не сказав при этом.

— Будь сама любезность — учил он меня иногда — и даже враги потянутся к тебе, воспринимая тебя как судью последней инстанции.

Тем временем «креативщики» все-таки начинают потихоньку разворачиваться.

С одной стороны — они проводят в Тыбы-э-Лысы свои какие-то акции, в том числе и по поддержке различных наезжающих время от времени в МОГКР российских выставок, кинофильмов и исполнителей, с другой — разрабатывают «креативный пакет» для пресс-службы посольства, чем весьма расстраивают Павлова:

— Эти идиоты — говорит он мне, и при этом я понимаю, что на моем месте им представляются именно «эти идиоты» — будут мне указывать, как мне работать!

Время от времени к нам заглядывает Кикуенко, принося распечатанные указания из Москвы, хотя у нас такие и у самих есть, и, с очень деловым видом, будто принес нам божье слово зачитывает, что там написано.

Говорить же ему о том, что эти директивы присылаются и нам тоже, бесполезно. Павлов говорил уже это Кикуенко много раз, но ему — как об стену горох, он Павлова будто и не слышит.

В конце концов при появлении Кикуенко Павлов начал сбегать, ссылаясь на срочные дела, оставляя для общения с кремлевским молодежным лидером меня.

Слава богу что не часами, мне приходится слушать отборный бред, и конца-края этому не видно.

Как-то раз, когда к нам вновь заявился Кикуенко, а Павлов тут же скрылся, я, делая вид, что выслушиваю его, ничего не имея в виду сел за стол Павлова:

— Ты что? Метишь на его место? — вдруг возбудился Кикуенко, сделал круглые глаза одновременно и испуганные и удивленные — какие у тебя с ним отношения?

Подозревая, что это всего лишь игра на наш раскол с Павловым, я даю Кикуенке от ворот поворот:

— У нас с ним отличные отношения, а в его кресло я сел просто так! — решительно и твердо ответил я — Павлов мой начальник, и для того, чтобы сменить его у меня нет достаточного опыта работы. Впрочем, я этого и не хотел бы. Кто-то — я прищурился, давая понять Кикуенко, что он есть противоположность Павлову — а Павлов сидит на своем месте!

Именно поэтому, потому, что «креативщики» нам так мешают жить, когда, спустя месяца три после нашего приезда в Тыбы-э-Лысы в их рядах начинается разброд и шатание — мы с Павловым начинаем ехидно радоваться.

А все дело в том, что в Москве и Лондоне происходит небольшой финансовый кризис из-за осложнения отношений бирж.

Кризис этот незначителен, он больше напугал финансистов, чем принес вреда, но, тем не менее, используется Кремлем как предлог для того, чтобы «оптимизировать» госрасходы. Госрасходы же, конечно, как обычно сокращаются на направлениях наиболее нужных государству.

Итак, Кикуменко вынужден урезать штат своей команды, потому как ему пришел приказ, и увольняет какое-то количество молодых людей, как раз тех, кто хоть что-то умеет делать.

Вслед за этими молодыми людьми увольняются две девушки — в знак протеста, как раз те единственные, которые вели себя относительно целомудренно по сравнению с остальными.