Алексей Тарасенко - Бедный Енох

Я же, сначала выключив телевизор, после, с того же дистанционного пульта завел большую фетисовскую «шарманку» — аудиосистему, запустив аудиодиск на игру, и тут из динамиков зазвучала песня — как раз той самой старой-старой, давно всеми позабытой индастриал-группы, которую я так любил и песни которой все еще по старой памяти иногда напевал.

— Ух ты! — сказал я сам себе — а у нас с Фетисовым в чем-то схожие вкусы!

Просидев в каминном зале еще полчаса я уже было заскучал, как Фетисов позвал на ужин. Пока я шел в столовую, где Фетисов шумно звеня посудой накрывал на стол, Василевс, отираясь у входной двери, с надеждой глядя на меня мяукал, и, как я понял, просился на улицу.

Выпустив кота я не стал закрывать за ним дверь, а подождал на пороге, пока он, все время на меня оглядываясь и смотря так, будто умолял подождать и не затворять за ним, сделает свои дела, которые после им были аккуратно припорошены снежком, и после — запустил его обратно.

За такое участие Василевс благодарно потерся мне о ноги и обвил ногу хвостом, так что я о него споткнулся и чуть было не упал, едва вздумал идти.

Как это и принято у хороших людей, первым делом в тарелку еду положили коту, и уже после, убедившись, что тот ест, Фетисов наполнил мою тарелку и уже напоследок свою.

Мы снова пили вино, на сей раз уже красное, и Фетисов, слегка захмелев, разговорился:

— Вот! — сказал он — я часто думаю о том, что я работаю, что-то делаю, стараюсь, но при этом, как мне кажется, постоянно встречаюсь с тем, что те, для кого я что-то делаю — зачастую просто не могут оценить моих трудов в виду своей зачастую недалекости или чувственной неопытности. Это как в архитектуре — архитектор возводит шедевр, а люди его не ценят, потому как совершенно не в курсе всех этих архитектурных тонкостей. Пропорции там всякие, соотношения объемов… Возведи ты где-нибудь сущее уродство — его все заметят, а уж если его правильно оформить, чтобы все было чистенько-аккуратненько — похвалят, и неважно, что твое здание — монстр! Я вообще не понимаю, почему архитекторы давно не красят свои здания золотой краской! Это же верный путь к успеху у архитектурно непросвещенной публики! И плевать, что скажут критики. Они же для всех — кто?

— Очкастые зануды, кабинетные крысы! — поддерживаю разговор я.

— Вот именно!

Через некоторое время мне вдруг захотелось поподробнее расспросить Фетисова, какие у него дальнейшие планы. Вообще, о его жизни, что он будет делать дальше, как собирается жить.

— Ну как-как? — Фетисов нахмурился — в Москве, как я понял, мне быть нельзя?

— Кто же может вам помешать?

— Один перец надменный. Он типа большая шишка сейчас, возомнил себя героем большого возмездия, провозвестником правосудия. У него большие планы на Москву, вроде как он здесь вознамерился справедливость установить.

— Ну а причем здесь вы? Вы же издатель!

— А про меня он думает, что я могу плести против его дел интриги. Да, он преувеличивает мою влиятельность, но он это себе настолько вбил в голову — что говори-не говори — будет стоять на своем!

— Ну, хорошо. А что, вот вы говорили, у вас с ним за общие дела могут быть?

Фетисов засмеялся:

— В центре этих дел вы, Андрюша, только все никак не вспомните, что да как.

Я смущен и подливаю себе вина, после чего предлагаю и Фетисову, но он — пас, накрывает бокал ладонью.

Взгляд Фетисова вдруг погрустнел, и, посмотрев мне в глаза, печально так, он сказал:

— Очень надеюсь, Андрей, что вам помогут выстоять, я очень, очень на это надеюсь!

Хорошо поужинав мы легли спать, а где-то часа наверное в два ночи ко мне заявился Василевс, и, грузно плюхнувшись мне на ноги, урча, расположился там на ночевку. Его толстая, хорошо отъевшаяся тушка согревала мне ноги, и я, на секунду проснувшись, от того что кот располагался в моих ногах, тут же снова уснул, ощущая от кошачьего тепла еще больший, чем раньше, покой и уют.

Утро выдалось каким-то странным. За ночь резко повысилась температура, и, соответственно, давление.

Проснувшись, я чувствовал себя так, будто по мне проехались асфальтоукладочным катком.

Василевс, проснувшись значительно раньше чем я, сидел у окна на столе и смотрел на улицу, время от времени оглядываясь на меня, а иногда начиная мурча умываться с какой-то неведомой яростью, будто ощущал себя облитым грязью.

Едва же я уселся на кровать, свесив голову, иногда проваливаясь обратно в сон, но только на какие-то секунды, котяра спрыгнул со стола, подошел ко мне, потерся о ноги и после вскочил мне на колени, где тут же фривольно развалился, так что его голова, хвост и лапы свешивались с двух сторон, резко разбалансировав устойчивость возлежания Василевса, от чего он вскоре свалился на пол, не в пример другим кошкам так и не успев перевернуться на лапы и грохнувшись спиной об пол.

Раздался странный звук, будто на пол упало деревянное полено, но никак не плотная, мягкая и теплая тушка кота.

Василевс, будто решив, что попал впросак вроде как не очень красивой ситуации, тут же вскочил на лапы и стал с важным видом расхаживать по комнате туда-сюда с видом хозяина, после чего, еще с минуту полежав у стола и почесав себе за ухом — стал проситься на улицу, так что хочешь — не хочешь — а мне пришлось идти вместе с ним.

Проходя с нарезающим вокруг меня круги котом мимо кухни, я услышал доносящиеся оттуда звуки готовки завтрака. На плите что-то шипело и шкворчало, Фетисов гремел посудой и что-то тихо напевал себе под нос.

Подождав у открытой на улицу двери, пока Василевс сделает все свои дела, я вернулся на кухню:

— Который сейчас час? — спросил я Фетисова, к тому моменту уже умывшегося и побрившегося, бодренького такого, да и вообще — пребывающего в великолепном настроении.

Фетисов, только кивнув мне головой в знак приветствия, ничего не говоря прибавил громкость работавшего радио: «В Москве — одиннадцать часов семнадцать минут» — сказал диктор, после чего начал с приглашенным на свое радио «экспертом» обсуждать вчерашние московские события, споря, следует ли их воспринимать как погромы, либо как выступления молодежи, стремящейся к большей свободе и демократии.

— В такое утро, Андрей — вдруг заговорил Фетисов — хорошо начинать жить, хорошо начинать умирать… Или заканчивать старые, а то и очень, очень старые дела.

Фетисов говорил так, будто имел в виду не дела, а долги, что, дескать, будто их в такое время отдавать — в самый раз, как будто тому соответствует общий погодный антураж:

— В ванной есть новая зубная щетка, она запакована, надо извлечь, и пакетик с одноразовыми бритвами…