Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

Мы остановились на станции, потом еще на одной, но никто не вошел в наше купе. Я продолжал читать газету, хотя то и дело отрывался от нее, чтобы посмотреть на снег, и, когда поднял глаза, обнаружил, что женщина напротив пристально на меня смотрит. Я не столько увидел — поскольку я не поворачивал к ней головы и не встречался глазами, — сколько почувствовал на себе ее взгляд, и в конце концов я стал ощущать от этого дискомфорт и уже собрался нарушить молчание, но тут мы как раз остановились на небольшой станции. Никто не стоял на платформе, никто не вышел из поезда и не сел в него, но мы не отъезжали, просто ждали в холоде и тишине, нарушаемой лишь доносившимся сверху поскрипываньем багажной полки. Я выглянул. На платформе не было даже носильщика. Снег над крышами был похож на летящие в небе перья.

— Вернитесь.

Я резко повернулся. Она говорила тихо, но весьма решительно и отчетливо.

— Прошу прощения?

Глаза у нее были совершенно синие, зрачки расширенные и смотрели не столько на меня, сколько в глубь меня — с каким-то странным отстраненным выражением, как будто она видела не меня, а нечто потустороннее.

— Вам нельзя идти. Я чувствую это очень сильно. Вы должны держаться подальше.

В голове у меня прозвучал голос Бимиша: «Оставьте это» — и Вотейбла: «Остерегайтесь», — и я невольно задрожал и вжался в спинку сиденья, подальше от пристального взгляда этой женщины, ощутив внезапный страх от этих явно не связанных одно с другим, но абсолютно недвусмысленных предупреждений. Я отвергал гадания цыганок и прочие подобные суеверия, но здесь было слишком много таинственных намеков и происшествий. Я посмотрел ей в лицо. Внезапно выражение ее изменилось, она вышла из состояния, походившего на транс. Взгляд ее сосредоточился на мне, она улыбнулась и слегка покраснела.

— Я должна принести извинения. Но когда это так ясно, я ничего не могу с собой поделать. Это приходит без предупреждения. С того момента, как вы вошли в купе…

— Сударыня?..

— Меня зовут Виола Куинсбридж. Мой муж — сэр Лайонел — судья.

— Боюсь, я плохо знаком с Англией, леди Куинсбридж, я почти никого не знаю, ни о ком не слышал. — Я протянул ей руку. — Джеймс Монмут.

— Да, разумеется. Вы путешествовали. Вы… — Лицо ее вновь омрачилось. — Но это не прошлое — или не совсем… это — будущее.

— Я должен спросить, что вам обо мне известно.

— Ничего. Я не видела вас и ничего о вас не слышала вплоть до сегодняшнего дня.

В купе висела полная тишина, нарушаемая лишь ее негромким, взволнованным голосом. Мы все еще стояли на пустынной сельской станции. Время от времени до нас доносилось слабое шипение пара или железный лязг от головного паровоза. Я видел, что кромка платформы теперь стала белая от выпавшего снега.

— Это бывает порой очень неловко — замешательство, которое я испытываю — мне нечто говорят — я получаю предупреждения. Я делаюсь такой ужасно осведомленной о… — ах, о надвигающейся смерти, опасности, о сгущающемся вокруг кого-то зле — обычно это человек, которого я не знаю вообще, но очень редко это бывает друг, что еще хуже. Со мной такое случается с самого детства. Я никогда не пытаюсь на это влиять, намеренно вызывать это состояние, даже напротив, но это настолько сильнее меня, что я не могу противиться.

Я понял, что она сказала правду.

— И эти… предчувствия оказывались когда-нибудь верными?

— О да, всегда — когда я знала дальнейшее, они были верны. Конечно, я очень часто не знаю… — Она поплотнее укуталась в воротник. В вагоне становилось чрезвычайно холодно. — Я не выбираю, — спокойно сказала она.

Затем я обнаружил, что заговорил о себе и рассказываю ей — впрочем, поначалу достаточно сдержанно — о тех годах, что провел за границей, и немного о своих последних неделях в Лондоне. В самом конце я кратко и очень прозаично поведал о своих планах на ближайшее будущее и о работе над Конрадом Вейном.

— Именно с этим, — сказал я, — и связана моя сегодняшняя поездка. Я направляюсь в его бывшую школу, в библиотеке которой хранятся бумаги, письма и все такое. Я намерен пробыть там несколько дней и приступить к моим изысканиям.

Ее лицо оставалось таким же омраченным и задумчивым.

— А потом?

— Потом? О, я вернусь в свои комнаты в Челси — если поиски не заведут меня куда-то еще, чего я на данном этапе предвидеть не могу.

— Что вы делаете на Рождество, мистер Монмут?

— Признаться, об этом я вообще не думал.

Это была правда. В минувшие годы в тех странах, где я жил и по которым путешествовал, Рождество значило немного или вообще ничего, и хотя я воспитывался как христианин и посещал миссионерскую школу, я, как только отправился в странствия, отошел от соблюдения обрядов — хотя и не отказался полностью от неких простых, основных верований.

— Этот день пройдет быстро, — сказал я, — не будет ничего интересного.

Она открыла свою сумочку и достала визитку.

— Это наш адрес. Мы живем всего в нескольких милях от школы — мои сыновья, разумеется, учатся там, и мой муж там учился. Если вам что-нибудь понадобится во время вашего пребывания…

Я взял визитку и поблагодарил ее.

— Мне, право же, очень неловко. Я хочу, чтобы вы не упорствовали в этом. Не знаю, почему, но я чувствую это очень сильно.

Я не отвечал.

— Ах, вы думаете, что я сумасшедшая, истеричная стареющая женщина. Я вас смущаю, я вижу это. — Она наклонилась вперед и взволнованно заговорила: — Это уже так давно — с тех пор как это со мной случилось, прошли годы. Уверяю вас, что я весьма спокойная и здравомыслящая во всех отношениях.

— Я верю этому.

— Приезжайте к нам на Рождество. Да, вот ответ! Мы устраиваем настоящий праздничный прием, ваше присутствие будет более чем уместно. Не могу думать о том, что вы останетесь на Рождество один в чужой стране.

— Она не чужая — я никогда не чувствовал себя в большей степени дома.

— Тем не менее.

— Вы очень любезны. Но вы меня не знаете — вы ничего не знаете обо мне.

— Я знаю то, что вы мне рассказали, и мне вполне очевидно, что вы честный человек.

Я вспомнил, что преподобный мистер Вотейбл сказал то же самое.

— Спасибо. Но ваш муж наверняка…

— О, Лайонел возражать не будет, уверяю вас, он найдет вас весьма занимательным, к тому же он всегда полагается на меня в устройстве таких домашних праздников. Приезжайте к нам на Рождество, мистер Монмут. Телеграфируйте о времени вашего прибытия, и я позабочусь, чтобы вас встретили на станции — скажем, в Сочельник?

В это мгновение поезд дернулся и начал медленно двигаться вперед, мы оставили позади холодный полустанок и тут же погрузились в черноту, в которой неистово кружился снег. Леди Куинсбридж, откинувшись на спинку сиденья, достала очки и книгу, а я вернулся к своей газете, и всю оставшуюся часть пути мы читали в приятной тишине. Но я чувствовал внутри себя тепло и радость от ее приглашения. Я нашел друга — первого, начиная с моего прибытия в Англию, и мне это было приятно. Ее таинственные предупреждения и предчувствия я предпочел незаметно отодвинуть в сторону.