Юн Линдквист - Музыка Бенгта Карлссона, убийцы

Я вывернул крюк из потолка, но мне не хотелось, чтобы этот проклятый предмет находился в доме. Когда я открыл окно, Робин прошептал:

— Нет, нет, не открывай…

Я закинул крюк так далеко, как только мог, закрыл окно и проговорил:

— Вот теперь хорошо.

— Избавься от него, пап. Ты должен от него избавиться. Я не могу.

— Что ты имеешь в виду, сынок?

— Пианино. Избавься от него. Я не хочу, чтобы оно было в доме.

Я чуть было не сказал, что можно подождать до завтра, ведь у меня не хватит сил вытащить его в одиночку. Но вдруг подумал, что есть куда более простое решение.

Я стоял перед пианино, у которого была откинута крышка, и ноты звучали у меня в голове. Я уже столько раз их слышал, что знал наизусть. Я смог бы даже сыграть эту мелодию, ведь когда я смотрел на клавиши, некоторые из них начинали светиться при звуке нот в моей голове. Я смогу это сыграть, если захочу. Руки неудержимо тянуло к клавишам.

Дум, ди-дум, да .

Только один раз. Или два. Или столько, сколько понадобится.

Когда я положил правую руку на клавиши, чтобы начать играть, ей что-то помешало. Клещи. Я сжал и разжал ручки и смотрел, как открываются и закрываются острые стальные челюсти. Ну, давай же, кусай, слюнтяй.

Я несколько раз моргнул и, выбросив ноты из головы, сосредоточился на клещах. Потом открыл крышку пианино и прошептал:

— Прости меня, Аннели.

За какие-то десять минут я вырвал все струны, и когда для проверки нажал на клавишу, молоточек провалился. Пианино не издало ни звука. Оно умерло.

Потом я взял моток скотча и замотал лентой все шпингалеты, теперь без инструментов окна открыть было невозможно. Повернувшись к пианино, я снова услышал в голове мелодию, и у меня зачесались пальцы.

Я громко расхохотался, сел за пианино и проиграл мелодию. Единственным звуком был глухой стук молоточков.

— Вот тебе, ублюдок, — сказал я, понятия не имея, кого имел в виду.

Я вернулся в комнату, Робин еще не спал. Я рассказал ему о том, что сделал, он кивнул и проговорил:

— Только я все равно не хочу там спать.

— И не надо, — ответил я, ложась рядом с ним на узкую кровать. — Можешь спать здесь, сколько захочешь.

Он взял мою руку и прильнул ко мне, я обнял его и прижался лбом к его затылку. Пошло минут пять, но он все еще был напряжен.

— Ты не хочешь мне рассказать, что случилось?

Робин пробормотал что-то в подушку, я не расслышал:

— Что ты сказал?

Робин повернул голову, его голос был настолько тихим, что мне пришлось почти прижаться к его рту ухом.

— Приходили те дети. Они хотят, чтобы я их нашел. Он убил их.

Я взглянул на дырку в потолке, и меня передернуло, как только я представил себе бледную бесформенную физиономию с пухлыми небритыми щеками. У меня не было никаких сомнений, что я видел именно убийцу. И этот убийца разговаривал со мной.

Бенгт Карлссон. Который плохо кончил.

— Я не хочу этого делать, папочка.

— Ты и не будешь. Ты же не знаешь как.

— Знаю. Они мне рассказали.

Как бы странно это ни звучало, но я понимал, что мы с сыном находимся на грани безумия, и мне стало легче, когда появилось хоть что-то определенное.

Когда Аннели еще была жива, мы с ней посмотрели все серии «Эмиль из Лённеберге» [2] Сериал по произведениям Астрид Линдгрен. . Робин тогда был напуган рассказами о мюлингах, призраках убитых детей, которые не были похоронены.

Мюлинги. Скажи мне кто-нибудь об этом неделю назад… впрочем, неважно.

Я воспринял всё всерьез. Решил, что мы имеем дело именно с ними, и обрадовался, что у этого безумия есть имя. С тем, у чего есть имя, проще разобраться.

— И где же они? — спросил я.

— В лесу, — прошептал Робин.

— Он закопал их в лесу? — Робин покачал головой. — Что он сделал?

Робин уткнулся в подушку, не переставая мотать головой.

Я осторожно тронул его за плечо:

— Робин? Ты должен мне сказать. Не знаю, что мы сможем сделать, но ты должен сказать. Я тебе верю.

Вдруг он свернулся, как в раннем детстве во сне, и завопил в подушку:

— Это так ужасно!

Я погладил его по спине:

— Я знаю, знаю, что это ужасно.

Робин яростно замотал головой и крикнул:

— Ты и понятия не имеешь, насколько ужасно!

Он тяжело дышал в подушку. Вдох-выдох, вдох-выдох. Его тело поднималось и опускалось в такт дыханию, а я беспомощно гладил его по спине.

Я так боялся, что он подошел к последней черте. Неудивительно, мы оба столкнулись с таким, от чего можно легко сойти с ума.

Вдруг тело Робина обмякло; он перевернулся на спину и бесстрастным четким голосом начал рассказывать, глядя в потолок:

— Этот человек нашел камень. Большой камень. Он отрыл рядом с ним яму. Потом связал ребенка, чтобы тот не мог двигаться. Принес ребенка к яме. У него с собой была такая длинная железная штука. Он принес ее специально, чтобы закатить камень в яму. Прямо на ребенка. Но голова ребенка не поместилась, и он слушал, как ребенок кричит. И тот кричал, потому что ему было очень больно. У него было сломано много костей, из-за того, что его придавило камнем. А тот человек сидел и слушал, как он кричит. Сидел и слушал, пока ребенок не умер. Наверное, целую ночь. Потом он еще чуть-чуть покопал, чтобы ребенок поместился в яму весь, и подвинул камень так, чтобы его не было видно.

Как только Робин закончил рассказывать, он накрылся одеялом с головой и свернулся в кокон. Я лежал рядом, и мне самому хотелось кричать, как тому замученному ребенку.

Его кровать стояла там, где я сейчас сплю.

Человек, сотворивший такое, спал в комнате Робина. Да как же он мог спать? Он варил кофе на нашей плите и пил его на нашей кухне. Он смотрел в те же окна, что и мы, ходил по тем же полам, слышал тот же самый скрип крыльца прямо за порогом дома. И он повесился рядом с моей кроватью.

Мои глаза, не отрываясь, смотрели на дырку в потолке, туда, где раньше торчал крюк.

Теперь я счастлив.

Я лежал и смотрел на черную дыру так долго, что она начала приобретать качества той черной дыры, что в космосе. Все в комнате будто притягивалось к ней, готовилось к тому, чтобы быть втянутым в пропасть, мои мысли крутились вокруг, словно беспомощные планеты с постепенно сужающимися орбитами, медленно плывущие навстречу гибели. Снова и снова в голове звучала музыка, двенадцать нот незаконченной мелодии.

Незаконченной?

Если вы напоете: «Черная овечка, принеси мне шерсти. Да, сэр. Да, сэр. Три…», и на этом остановитесь, то сразу станет понятно, что некоторых нот не хватает, даже если вы раньше и не слышали эту песню. Стало совершенно ясно, что в мелодии, которая теперь постоянно звучала в моей голове, не хватает нот. Я лежал, уставившись на черную дыру, и пытался догадаться, что это были за ноты.