Дарья Беляева - Ночной зверёк

— Я тебя люблю, я не стану, не буду, не хочу!

Потом Эли, правда, добавила еще, непонятно к чему:

— Дура ты, дура!

Наверное, чтобы сгладить предыдущие слова. Амти запищала, снова пытаясь коснуться ключа, а потом, пока еще не утихла боль, подалась вперед, к Эли, и поцеловала ее.

— Я люблю тебя, — сказала Амти. Губы у Эли были мягкие и соленые от слез.

— Валите! — сказала Эли. — Валите! Не оставляйте меня надолго! Не хочу, чтобы вышел тот, кто тут ходит!

Она плакала от страха и от любви, и Амти тоже плакала.

— Эли, пожалуйста, от того как быстро ты это сделаешь, зависят разумы остальных и даже их жизни, — сказал Адрамаут.

— Да! Я не могу! Поэтому уходите отсюда! Проваливайте!

Амти снова вцепилась к Эли, они рыдали. И когда Мескете схватила ее за шкирку, Амти начала причитать, что нельзя оставлять Эли одну с тем, что ходит в темноте. От слез она едва видела Эли, а Эли орала ей что-то мерзкое, кажется.

А потом Мескете вытолкнула ее за дверь, и Амти почувствовала себя так далеко от своей лучшей подруги, как никогда.

В нос ей ударил запах крови, и ее охватило тепло. Глаза открывать отчего-то не хотелось, кроме того Амти не могла перестать думать об Эли. Как она там, как там тот, кто ходил в темноте, что он сделает с ней?

Амти зарыдала еще горше и получила подзатыльник от Мескете. Она открыла глаза и поняла, почему лучше бы ей было этого не делать. Помещение было сложно назвать помещением. Оно пульсировало, стенки его были гладкими, пропитанными кровью, иссеченными венами мышцами. Пол под ногами хлюпал.

— Матка, — сказала Мескете. — Здесь Царица повернула назад.

Амти села на теплый, кровяной пол и зарыдала. У нее не было сил, все вокруг казалось диким, абсурдным. Все происходившее с ней, казалось, заняло целую жизнь. И Амти поняла, что все хуже помнит реальный мир. Она не смогла бы вспомнить вкус воды, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Адрамаут помог ей подняться, погладил по волосам.

— Успокойся, мы почти у цели. Нужно пройти эту ступень и следующую. Тогда мы спасены.

Голос у Адрамаута был хриплый, будто он в любой момент готов был сорваться на крик.

— Это испытание искушением, — сказала Мескете. — Здесь, в матке, в эмбриональном состоянии находится все, что было и будет в мире.

— А в чем искушение? — спросила Амти. Никакого искушения она, пока что, не чувствовала. Адрамаут обнимал ее, и только поэтому Амти не падала. Лицо у Адрамаута было скорее восхищенное, чем испуганное. Эли бы, наверное, тоже здесь понравилось, Эли любила китч. При мысли об Эли, Амти снова зарыдала.

С хлюпаньем разошлись мышцы на потолке, с потолка спустилось что-то похожее на толстый сосуд, на его конце, казалось, болталось маленькое сердце. Как плод, подумала Амти, как яблоко, болтающееся на ветке. А потом она услышала голос:

— Хочешь узнать, что будет с Эли, дитя? Съешь меня!

Голос в голове, без сомнения, принадлежал самой Амти, а вот слова были не ее. Амти потянулась к плоду, и почувствовала, как маленькое сердечко пульсирует под ее пальцами, пульсирует в такт стенкам Матки, пульсирует в такт ее сердцу, всему миру.

— Съешь меня! — повторил голос. Амти заметила, что все больше сердечек появлялось, болтаясь на веревках сосудов. Теперь, чтобы идти вперед, нужно было отстранять их руками, как мишуру праздничных украшений. Они шли вперед. В какой-то момент Неселим остановился, раздумывая над чем-то.

— Может оттащить его?

— Нет. Он должен сам отринуть искушение. Здесь мы ничего сделать не можем.

Амти попыталась подойти к Неселиму, но сосуды, вырвавшись из пола, опутали ее ноги, не давая двинуться.

— Неселим! — крикнула она. Неселим повернулся к ней, вдумчиво кивнул.

— Нет, все нормально. Спасибо за беспокойство.

Они двинулись дальше. Адрамаут, как кот, толкал рукой сердечки, будто они не знали для него ничего, кроме забавной игрушки. Амти отовсюду слышала:

— Съешь меня!

И знала, что в каждом сердечке, размером всего с яблоко, скрываются ответы на ее самые главные вопросы. Как это — убивать? Что будет с Эли? Что будет с Аштаром, Шайху и Мелькартом? Кто первый придумал рисовать? Как рисунок возникает в голове? Чей это дневник она до сих пор несет с собой? Как им спастись? Какая на вкус вода? Как сделать так, чтобы воплотить в картине всю красоту всего мира? Откуда взялся язык и почему мы на нем говорим? Что такое сознание? Что такое сама Амти?

Большие и маленькие вопросы, которые она задавала себе когда-либо с самого детства и на которые не могла ответить, звучали в ее голове. И на всякий вопрос здесь был ответ. Амти замерла перед двумя сердечками. Одно говорило о том, что значит убить человека, и Амти не знала, желает она этого знания или боится. Другое говорило о том, чей все-таки дневник она несет с собой.

Всего лишь погрузить в него зубы, ну что может случиться? Соблазн был велик.

Амти отвела глаза и увидела, как Адрамаут замер перед одним из сердец, вид у него был совершенно завороженный. А потом резко, так что никто не успел даже крикнуть ему, чтобы не делал этого, он сорвал сердце, сосуд, державший его, засочился кровью. Адрамаут откусил от него кусок, и Амти увидела, что в сердце, казалось, дремал крохотный скелетик. Адрамаут легко раздробил его косточки. Он улыбнулся, взгляд у него был пустой и не выражал совсем ничего. Не так, как это бывает у людей, умеющих не выдавать своих мыслей. Так, как это бывает у мертвецки пьяных и тех, кто сейчас потеряет сознание.

А потом Адрамаут упал. Мескете рванулась к нему.

— Что с ним? — спросил Неселим.

— Спит, — сказала Мескете. — Если ему повезет и он проснется, то может, как Царица когда-то, забыть собственное имя. Или собственную жизнь. Или что значит «лево и право». Я не знаю, что он забудет.

Кто ищет знания, подумала Амти, тот может потерять куда больше. Интересно, может быть Царица повернула обратно, потому что забыла, зачем ей идти дальше, когда проснулась?

Скелетик из оболочки сердца вылез и пополз к Амти. Косточки его были отчасти раздроблены, оттого движения казались еще более жуткими.

Мескете поцеловала Адрамаут в губы, погладила по волосам, прошептала на ухо что-то, чего он не услышал. Она встала, а потом носком ботинка раздавила скелетик, до крохотных осколков костей растерев его для верности.

— Не хотелось бы, чтобы он обглодал Адрамаута. Царица, говорили, очнулась вся в крови.

Амти подумала, что, плохо, наверное, проходить это испытание одному, когда некому прихлопнуть то, что ты выпустил.

— Быстро, — сказала она. — Осталась всего ступень.

Дальше они шли молча. Мескете не плакала, а вот Амти хотелось рыдать снова. Они оставили здесь Адрамаута, а ведь Адрамаут их никогда не бросал, заботился о них и…