Дарья Беляева - Крысиный волк

— Определенно не о таких, — сказал Шацар.

Мелам подорвался с кровати, выглянул в окно, вздохнул.

— Ушли!

Он нараспашку открыл окно, достал с самого дна чемодана портсигар и спички. Закурив сигарету, он глубоко затянулся и выпустил дым.

— Мамин бунтарь? — предположил Шацар. Мелам беззлобно засмеялся, протянул портсигар Шацару.

— Будешь?

— Я не… — начал было Шацар, а потом подумал, что ему нужно казаться обычным студентом. Все вокруг курят, значит он должен хотя бы попробовать. Шацар подкурил сигарету, отметив, что справился с этим довольно ловко для первого раза. Но затянувшись, закашлялся, горечь обожгла горло.

— Хочешь ужасно пошучу?

— Нет.

— У тебя нет мамки, поэтому ты и не бунтарь.

О, подумал Шацар, но у меня есть Мать, Мать Тьма, которая поглотит твой жалкий мир. Еще он хмыкнул. Шутка была, в общем и целом, ничего.

— Извини, — быстро сказал Мелам.

Шацар выпустил дым и стряхнул пепел вниз.

— Лучше подумай о том, что будешь делать со своими вещами, — сказал Шацар. — Здесь мало места.

— О, насчет этого я прекрасно знаю. Мой чемодан собирала мама и большинство из того, что там лежит не должно жить со мной в Вавилоне!

— Денег у тебя, наверное, немерено.

— Ну, — смутился Мелам. — Ну, да. У меня есть род. Не ахти какой, но все-таки. Бит-Адини. Так себе аристократия, но состояние от прадеда досталось большое.

Шацар разбирался в аристократических родах Государства. Семья Мелама, если только он говорит правду, восходит к одному из племен, основавших когда-то Государство. Бит-Адини из них было самым маленьким и самым размытым в плане чистоты крови. Некоторые и вовсе не считали аристократией принадлежавших к этому роду.

Отец говорил, будто их семья восходила к Бит-Якин, высокому племени, управлявшему в незапамятные времена всеми остальными. Если все, что от него осталось — кучка выродившихся психопатов вроде его отца и самого Шацара, это значило, что Бит-Адини держатся лучше.

— А что это у тебя? — спросил Мелам. Шацар не сразу понял, что он говорит про его татуировки.

— Буквы первоязыка, — сказал Шацар, показывая татуировки, обвивающие его пальцы. — Изначальная письменность.

— Тебе нравится история?

— Да. Весьма.

— А мне — нет. Скука смертная. То ли дело биология. Я хочу изучать то, что со мной непосредственно связано.

— История связана с тобой непосредственнее некуда, — пожал плечами Шацар. Мелам затушил сигарету и скинул вниз, во двор. Он снова вернулся к своему чемодану и принялся вытаскивать многочисленные яркие рубашки и свитера ручной вязки.

Все это были вещи дорогие, однако же совершенно безвкусные, если брать за образец вкуса изученную Шацаром моду Государства.

Мелам взял вещи в большую охапку, скрывшую его, едва не упав по дороге, подошел к окну.

— Помоги мне, — неразборчиво сказал он. — Возьми половину.

— Зачем?

— Пожалуйста.

Слово «пожалуйста» было индикатором нужды, а на нужды людей Шацар был научен обращать внимание, это нужно для конспирации. Он взял половину вещей, мягких и пахнущих стиральным порошком.

Мелам неожиданно подпрыгнул и крикнул:

— Здравствуй, Вавилон!

Ростом он был меньше Шацара, оттого казался ему прыгучим щенком.

— Я в Вавилоне! В Вавилоне! Больше никакого дома!

А потом он принялся швырять из окна вещи. Они совершали короткий полет, путаясь в ветвях деревьев или плавно приземляясь на скамейки.

— Кто-нибудь заберет, — сказал Мелам. — Кому-нибудь они нужнее, чем мне!

— Тогда стоило отдать их в какой-нибудь фонд, — предложил Шацар.

Мелам остановился, вдумчиво и чуть виновато кивнул. В это время Шацару надоело держать вещи в руках, и он тоже начал их скидывать. В этом было определенное удовольствие. Некоторое время они упоенно расшвыривали вещи из окна на задний двор общежития. Мелам снова присоединился, и у них даже получилось нечто вроде соревнования — кто докинет больше свитеров до земли, сумев рассчитать траекторию так, чтобы они не запутались в ветвях деревьев.

Люди выглядывали из окна, кто-то ругался, кто-то смеялся. А потом Мелам крикнул:

— Эй, дед, возьми рубашечку!

Шацар посмотрел в сторону, куда Мелам кинул свою отглаженную мамой рубашку, и быстро дернул его вниз, так что оба они сели под окном.

— Ты с ума сошел? — спросил Шацар. — Это ректор.

Мелам сначала округлил глаза, а потом засмеялся. Смеялся он долго и заразительно, Шацар даже хмыкнул. Мелам зашептал:

— Надеюсь он не успел увидеть. Как думаешь, он придет?

— Да. Выгонит тебя из университета, мамин бунтарь.

Мелам помолчал, а потом снова засмеялся. Шацар потер виски.

— Знаешь, — сказал Мелам сквозь смех. — Я думаю, мы с тобой поладим. Ты странный.

Странный, как все сироты из-за переживаемой ими эмоциональной депривации и легкой задержки психического развития, подумал Шацар, то есть — в меру. Да, хотелось бы.

— Ты — странный, — повторил Мелам. — Но мне уже очень нравишься.

Шацар посмотрел на него оценивающе, переспросил:

— Нравлюсь?

— Да.

Тогда Шацар резко подался к нему и поцеловал, как любовника, с языком. Мелам попытался отстраниться, но позади него была стена, он отполз в сторону, поднял руки, едва не упал, попытавшись встать. Чудовищная неуклюжесть, подумал Шацар.

— Я…

Он замотал головой. Шацар смотрел на него, вскинув бровь.

— Не по этим…ну…

— Тебе не нравятся мужчины? — предположил Шацар.

— Да.

— Но ты же сказал, что я тебе нравлюсь.

— Не в этом смысле же!

И тут до Шацара дошло — он не учел самого главного. Это во Дворе не было разницы, с женщинами спать или с мужчинами. В Государстве так было не принято.

— Прости, — сказал Шацар серьезно. — Не знаю, что на меня нашло.

— Тебе нравятся мужчины?

— Женщины больше, — честно ответил Шацар. — Но мужчины тоже. Не понимаю, почему нужно ограничивать себя при выборе партнеров.

Мелам открыл рот, потом закрыл, потом сказал:

— Ну, так не принято.

— Ладно, мамин бунтарь.

— Серьезно, мне просто не нравятся мужчины. Если бы нравились, я бы да, но мне нет, поэтому…

Мелам потянулся за портсигаром, закурил снова. Шацар тоже взял себе сигарету. На этот раз от затяжки получилось не закашляться.

Могло быть и хуже, подумал Шацар, да, определенно могло.

Проснулась Амти в полном осознании, что Эли рядом нет. Амти и не понимала, как привыкла слышать ее дыхание. Сразу после тоски, Амти испытала приступ мучительной тошноты. В принципе, подумала Амти, неудивительно после сна, где ее отец целовался с Шацаром.

Когда Амти вышла из ванной, за окном уже шел снег, его хлопья кружились в прозрачном зимнем воздухе, и Амти невольно залюбовалась. Неожиданно на душе у нее стало очень светло — от осознания того, что вполне возможно Эли скоро снова будет рядом.