Валерия Калужская - Магиум советикум. Магия социализма (сборник)

На бегу я резанул по запястью острым камнем, который предусмотрительно подобрал на привале. Закапала кровь.

– Не надо, Раймонд, – сказал Сарыч.

Но вокруг меня уже сгустились тени, касались холодными пальцами. Помогите, чего же вы ждете, просил я. Но тени неслышно смеялись. Я бежал, а они летали рядом, смеясь и ожидая поживы.

– Бегите! – закричал Сарыч, остановился и распростер руки в стороны.

Я задержался, чтобы увидеть, как из его ладоней исходит свет.

– Да беги ты, Раймонд! – Сарыч говорил из последних сил.

Я увидел, как пули будто натыкаются на преграду из света и падают на землю. Как два подбежавших пса опустились к ногам Сарыча, свернулись калачиком, словно нашкодившие щенки.

– Бегите!

Тени вокруг меня исчезли. Коваленко побежал, а я нет. Сарыч жертвовал собой, пытаясь спасти нас, но я не мог заставить себя сделать шаг.

Одна из пуль пролетела сквозь гаснущий свет, и затылок Сарыча взорвался кровавыми брызгами. Вторая попала в меня. Я упал и сквозь мглу, затмевающую сознание, слышал слова подоспевших вохровцев:

«Эти готовы, ловите последнего».

«Керенков, слышь, стрелок, покажи класс».

«Сейчас…»

Выстрел и далекий вскрик.

Кто-то склонился надо мной, и руку обожгло лезвие ножа, отрезающее кисть.

Я шел по ночной улице. Одноэтажные дома разглядывали меня горящими окнами с задернутыми занавесками. Где-то завыла собака.

Я поднял правую руку и посмотрел на невредимую ладонь. Затем достал из кармана пистолет. Холод металла передался телу.

Как говорил Сарыч, такие, как я, умеют только убивать. Воспоминания вызывали боль. Как я не пытался, всё равно не мог вспомнить события после погони. Помню лишь слова вохровцев, боль от отрезаемой руки, дальше помню, как возвращаюсь на поезде в свой город, и горячий чай в стакане, который принесла мне проводница.

Сарыч говорил, что если твоя цель сильна, то даже смерть не сможет тебя удержать. Кого я просил перед смертью, когда мне, еще живому, отрезали руку? К кому обращался? Я не помню.

Неужели моя жажда мести была столь сильна, что тьма меня отпустила? Или я сбежал сам? Сбежал, как бежал когда-то с Колымы? Для чего тогда предназначен?

Я развернулся и зашагал обратно к дому матери моего врага, всё убыстряя шаг. В конце перешел на бег и впервые за дни возвращения почувствовал, как у меня бьется сердце.

Я успел – они стояли на пороге, двое энкавэдэшников. Над их головами на двери ядовитым зеленым светом светился знак.

– Открывайте!

Я рассмеялся за их спинами, потому что успел. Они обернулись, и я выстрелил. Пуля попала одному в грудь, его отшвырнуло на открывающуюся дверь. Второй вскинул руку с оружием. Выстрел!

«Керенков, слышь, стрелок, покажи класс».

Пуля попала мне в грудь, я упал на землю. Поднялся. В доме кричала Аделаида Сергеевна. Вторая пуля угодила мне в голову. Но на этот раз я удержался на ногах, поднял пистолет и нажал на спуск.

Наступила тишина. Я переступил через лежащие тела и открыл дверь.

– Идемте, – протянул я руку плачущей старушке.

Она несмело, как сквозь сон, вложила в нее свою ладонь.

– Я отведу вас к одному человеку, вы у него переждете, а потом уедете. Его зовут Вася Соколов, он славный парень, он вас приютит. Знаете, его в молодости называли Шпротом, уж очень он любил эти рыбные консервы.

Я говорил, и мне почему-то было хорошо на душе. Аделаида Сергеевна уже не плакала, лишь слегка всхлипывала и семенила следом за мной сквозь темный сад. Перед нами расступались деревья, но в моих воспоминаниях появлялся другой лес из низкорослых берез. На его опушке возвышались четыре могилы беглецов.

Кто-то, наверное, геологи, поставили у могил деревянный крест.

Старика-букиниста взяли в среду, в день Парижской коммуны. Погода стояла сырая и прохладная, но солнечная и обнадеживающая, как и надлежит ранней весной.

Книжник торговал в Блошиных рядах, на дальнем краю Центрального рынка, там, где уж и рядов не было, а торговцы самого ничтожного класса продавали свою рухлядь и ветхий утиль с земли. Перед стариком на картоне лежали две книги – за них-то его и арестовали. А за что же еще.

Основательные тома в кожаном переплете бросились в глаза внештатному сотруднику, он из трампарка, что находился рядом, звякнул куда надо. Из недремлющего учреждения прибыли незамедлительно – люди в партикулярном платье с подножки трамвая спрыгнули в толпу, встретили среди толковища секретного товарища, а тот указал на книги и их владельца.

Взяли бесшумно – подошли сзади, подхватили под руки, рот закрыли ладонью, уволокли к забору, а осведомитель подобрал книги. И торгующие рядом не то не заметили пропажи букиниста, не то сделали вид, что его и не было. А место торговое тут же занял старьевщик.

Мир не терпит пустоты. Особенно на рынке. Ведь так?..

Букинист не очень-то сопротивлялся, но на всякий случай двинули ему под ребра кулаком.

Старший пролистнул услужливо протянутые фолианты – нет ли ошибки. Ошибки не было.

– Оккультной литературой, выходит, торгуем, – прищурил глаз старший.

– Позвольте объясниться, – начал старик.

Но ему сказали, что здесь не место для объяснений.

Времена были тогда новыми, еще зыбкими, и задержанного отвезли на трамвае, велев ему заплатить за свой проезд. Конвоиры же не платили, лишь сообщили кондуктору, что у них служебные удостоверения.

Ныне в бывшем здании провинциального Дворянского собрания обитали иные избранные – ОГПУ. Старика и книги разлучили ненадолго. Книги по мраморной лестнице отнесли вверх, а старика поместили в полуподвальную камеру, узкую, как пенал. Но скоро вызвали на выход и повели наверх по иной, черной лестнице. В кабинете без номера за столом ожидал его товарищ Фирсов, начальник районного отдела ГПУ. Он задумчиво листал книги. О чем были эти книги, можно не спрашивать: страницы украшали рисунки, которые что-то поясняли: голем, словно выложенный из красного кирпича, гомункулус, пока еще заключенный в яйце, гидры, змеи, василиски и прочие гады. Иным словом, твари всем известные, но доселе никем будто и не виданные.

Но вот с текстом непонятно: в словах встречались пропуски, отсутствовали буквы так часто, что прочесть написанное местами совершенно невозможно.

– Что это? – спросил Фирсов.