Валерия Калужская - Магиум советикум. Магия социализма (сборник)

Он научил меня видеть тьму в людях, чувствовать ее количество и оценивать собственные возможности. Вам может показаться, что я сгущаю краски, и вы будете правы. На самом деле тьмы было очень мало. Всего трижды за последующие два года я встречал людей, тьма внутри которых могла хоть сколько-нибудь повлиять на их поведение и подконтрольность моим заклинаниям. Эти мизерные трещины я умело обходил и неизменно сообщал о них Александру, который хотел знать о каждой капле тьмы в окружающем мире.

– Когда-то, – рассказывал он, – вокруг была сплошная тьма – или зло, если можно охарактеризовать это явление подобным словом, вместившим в себя за короткую историю человечества слишком много лжи. Злом в средневековье называли даже медицину, не говоря уже о магии, которая испокон веков считалась чем-то запретным. А тьма – это новое слово. Тьма – это то, что заставляет человека сплюнуть в собственном подъезде, нахамить незнакомцу, бросить окурок в траву или расписать дорожный знак краской из баллончика. Тьма – это то, что вынуждает строить уродливые серые заборы, сносить старинные здания, прокладывать дороги по лесам или грабить старушек на темных улицах. Тьма лишает человека даже зачатков уважения к себе подобному.

К слову, существование тьмы также было одной из причин моей изоляции. Я не должен был запачкаться.

Тем временем мы расстались с Настей. Для меня это было довольно болезненно, поскольку она ушла к другому мужчине, сообщив мне об этом лишь в самую последнюю минуту. Что я мог сделать? Ничего. Я не умолял ее остаться, а просто смотрел в окно на синее безоблачное небо и ощущал внутри себя совершенную пустоту. Александр, комментируя произошедшее, сказал:

– Это один из источников тьмы, Сёмка. Запомни это. Сейчас в тебе тоже появились ее крупицы, но они рассеются со временем.

– А если не рассеются? – спросил я.

Александр улыбнулся:

– Всё будет хорошо, поверь мне.

Вот тогда-то я и задал самый важный вопрос: куда исчезает тьма?

Позже я понял, что Настя была прямым продолжением Анны и Эльзы – подброшенной мне девушкой, в которую я должен был влюбиться. Более того, я понял цели моих невидимых попечителей: все они должны были быть именно такими, похожими, темноволосыми, одного типа. Меня приучали любить определенных женщин.

В тот день мы с Александром долго ехали по захолустью, от Казани на север, мимо Больших Ключей в Марийскую АССР, к поселку Морки. Не доезжая до последнего примерно двадцать километров, мы свернули в лес на едва заметную дорогу, подходящую только для серьезных внедорожников (впрочем, модифицированная «Нива» Александра легко преодолевала подобные препятствия). Через некоторое время дорога стала чуть лучше, а позже на ней появился асфальт – старый, разбитый, но все-таки символизирующий какую-никакую цивилизацию. На мои вопросы о том, куда мы направляемся, Александр не отвечал, всякий раз переводя разговор на другую тему.

Мы остановились на большой поляне, покрытой сочной зеленой травой. Дорога здесь заканчивалась, как заканчиваются порой рельсы в городах, где сокращается трамвайная сеть. Просто есть дорога, а через несколько метров – нет дороги.

Александр вышел из машины, я – за ним. Он направился к деревьям и зашел за старый, огромный, три человека не обхватят, дуб. Когда я обошел ствол, Александра я не увидел и лишь через несколько секунд понял, куда он пропал. Ствол был – или полностью, или частично – фальшивым, и в нем скрывалась дверь, позволяющая человеку пройти внутрь дерева. Я шагнул во тьму.

Примерно полминуты я спускался по узкой лесенке, а затем оказался в достаточно широком коридоре, освещенном белыми больничными лампами. Александр ждал меня там. Он жестом показал: пошли дальше.

Помещения, которые мы проходили, напоминали обыкновенное госучреждение вроде райисполкома. Коридоры, иногда – комнатки ожидания с диванами и какими-то растениями («фикусами», подумал я, хотя не знал, как выглядит настоящий фикус), двери с номерами и табличками. Дважды мы встречали торопящихся куда-то людей: женщину со стопкой папок и мужчину в белом халате. Через некоторое время мы уткнулись в большую металлическую дверь без всяких обозначений. Около нее в стеклянной будке сидел мужчина в форме, видимо, охранник. Увидев нас, он нажал на кнопку, и дверь открылась.

За ней была шлюзовая камера, еще одна стальная дверь и, наконец, красивая деревянная дверь с медной бычьей головой, удерживающей в ноздрях молоточек. Я узнал эту дверь даже снаружи, хотя двенадцать лет видел ее только с другой стороны. Когда Александр открыл ее, я окончательно убедился: мы снова были в моей темнице, только сейчас она пустовала – не было разбросанных вещей, не было местами запачканных стен и пола, не было следов жизни.

Александр сделал приглашающий жест. Я покачал головой.

– Ты это хотел мне показать? – спросил я.

– Нет.

– Тогда покажи мне то, ради чего мы приехали сюда, а воскрешать в памяти этот ад я не хочу.

Он кивнул:

– Я тебя понимаю.

Мы снова миновали шлюз и оказались в бесконечных коридорах. Я опять шел за Александром, мимо нас проносились какие-то люди, я разглядывал однообразные стены и редкие интерьерные картинки абстрактного характера. Через некоторое время я понял, что проходящие мимо не просто минуют нас как случайных посетителей. Они приостанавливались, пристально меня разглядывая, и я никак не мог понять, какие чувства они испытывают ко мне – благоговение или страх, восхищение или ненависть. Когда я начал размышлять об этом, мы уже пришли.

И снова железная дверь, и снова шлюз, схожий с тем, что мы миновали, входя в мою бывшую «квартиру». Правда, вторая шлюзовая камера работала в полной мере: с потолка распылялась какая-то невкусная пахнущая субстанция. Я закрыл глаза.

– Обеззараживание, – пояснил Александр.

Когда процесс завершился, открылась внутренняя дверь, за которой оказалась ведущая еще ниже винтовая лестница – но в противоположность виденным мной ранее лестницам подобного типа весьма широкая: в ряд по ней смогли бы пройти шесть-семь человек. К слову, минуя шлюзовую камеру, я заметил, что обе ее стены имели толщину не меньше метра, как в серьезном бомбоубежище.

Мы спустились еще, вероятно, метров на двадцать, и уткнулись в очередную дверь – деревянную, резную, очень дорогую, с инкрустацией, по-видимому, из драгоценных камней, и тяжелой поблекшей от времени рукоятью. Александр отпер ее ключом, извлеченным из кармана и пристегнутым к брючному ремню цепочкой. Мы оказались в небольшой комнате. Справа было нечто вроде пустого гардероба с деревянными вешалками, а слева – трюмо.

– Комната, куда мы сейчас зайдем, – сказал Александр, – святая святых. Ты увидишь там спящую женщину и сложный аппарат, подведенный к ее телу. Ни в коем случае ничего не касайся. Безусловно, всё изолировано, но субстанция, поддерживающая в ней жизнь, столь сильна в плане энергетического наполнения, что ты можешь пострадать даже в том случае, если одна миллиардная ее доля просочится наружу через какую-нибудь неучтенную щель. Нет, – спохватился он, – щелей там, конечно, нет, но меры предосторожности не бывают чрезмерными.