Джозеф Ле Фаню - Любовник-Фантом (сборник)

— Я еще сомневался, когда увидел на дворе карету с красными птичками; я не поверил, что вы набрались наглости путешествовать по большим дорогам, останавливаться в честных гостиницах и спать под одной крышею с честными людьми. Вы! Вы, оба! Вампиры, волки, кровопийцы! Жандармов сюда, сейчас же! Клянусь святым Петром, черт подери, попробуй хоть один из вас скользнуть за дверь — обоим голову снесу!

На миг я застыл, ошеломленный. Вот так дела! Я подошел к даме. Она судорожно сжала мою руку.

— О, месье, — пролепетала она в волнении. — Что делать? Этот ужасный сумасшедший! Он не выпускает нас, он хочет убить моего мужа.

— Не бойтесь, мадам, — отвечал я с романтическим пылом и, став между графом и брызжущим слюною Гаярдом, прогремел:

— Придержи язык, негодяй! Прочь с дороги! Ты — жалкий болтун и трус!

Слабый вскрик моей дамы более чем вознаградил меня за риск, коему я несомненно подвергался, ибо сабля разъяренного вояки, секунду помедлив от удивления, блеснула в воздухе, дабы разрубить меня надвое.

Я оказался все же расторопнее полковника Гаярда. Покуда он заносил оружье в слепой решимости раскроить мой череп до зубов, я нанес ему сбоку удар по голове моей тяжеловесною тростью; он качнулся назад, и я ударил во второй раз, почти в то же место, после чего он упал замертво.

Мертв ли он, жив ли — этот вопрос занимал меня не более числа пуговиц на его мундире, ибо во мне взвился целый рой чувств, темных и соблазнительных.

Я переломил саблю ногою и вышвырнул обе половины на улицу. Старый граф де Сент Алир, не глядя по сторонам и не удостоив никого своею благодарностью, проворно проковылял к выходу, потом вниз по ступенькам и прямехонько к карете. Я вмиг очутился подле прекрасной графини — она, покинутая мужем, оказалась предоставлена самой себе. Я предложил ей руку, которую она приняла, и подвел к карете. Она села, я захлопнул дверцу. Никто при этом не проронил ни единого слова.

Я намеревался было спросить, не осчастливит ли меня дама, послав на новый подвиг, как вдруг на мою руку — она покоилась на нижнем краю раскрытого окна — легла трепетная ладонь; губы графини почти коснулись моей щеки, когда она, торопясь, прошептала:

— Возможно, нам не суждено больше свидеться. Ах, когда бы я могла вас позабыть! Ступайте же! И прощайте! Ступайте, умоляю вас!

На миг сжал я ее руку. Она забрала ее, но дрожащими пальчиками передала мне розу — ту самую, что была с нею во время только что пережитой неприятной сцены.

Все это происходило, пока граф возбужденно приказывал, угрожал, распекал слуг; впоследствии я с некоторым самодовольством вспоминал, что благодаря моему расчетливому поведению в самый решительный момент муж оказался в стороне. Наконец, с поспешностью поднятых по боевой тревоге, слуги заняли свои места; щелкнули кнуты форейторов, лошади сразу перешли на рысь, и карета покатила по залитой призрачным светом главной улице к Парижу, увозя с собою драгоценный груз.

Я все стоял на мостовой, хотя карета уже скрылась из глаз и стук ее колес затихал вдали. Наконец, с глубоким вздохом я отворотился; со мною осталась завернутая в носовой платок белая роза — маленький прощальный дар, «дар нежнейший, дар бесценный», втайне от всех переданный мне ее рукою.

Хозяин «Прекрасной звезды» со своими помощниками успел позаботиться о раненом герое ста сражений, прислонивши его к стене, подперев с обеих сторон подушками и дорожными сумками и вливши рюмку бренди (аккуратно внеся ее в счет за постой) в обширный рот воина; однако сей Божий дар так и остался непроглоченным — по-видимому, впервые.

К месту происшествия призван был маленький лысенький военный хирург; лет шестидесяти, в очках; после битвы при Эйлау число отрезанных им рук и ног достигло восьмидесяти семи; теперь вместе с саблею, пилою, лаврами и липким пластырем он удалился на покой сюда, в свой родной городок. Хирург склонялся к заключению, что череп доблестного полковника проломлен, и уж во всяком случае получил изрядное сотрясение, так что — при самых выдающихся способностях к самозаживлению — пострадавшее обиталище разума оправится не ранее, чем через две недели. Я начал немного волноваться. Неприятно, если мое путешествие, предпринятое, чтоб срывать банки, разбивать сердца (и, как выяснилось, головы), невзначай завершится на виселице или на гильотине — я не вполне разбирался, какой порядок заведен был во Франции в те смутные времена.

Апоплексически хрипевшего полковника препроводили в его комнату.

Хозяина гостиницы я нашел в столовой. Где бы ни пришлось вам предпринять мало-мальски решительный шаг — откажитесь от приятных соображений экономии. Лучше в тысячу раз превысить меру, чем не дотянуть до нее всего какой-нибудь пустяк; в душе я это понимал.

Я велел принести бутылку самого лучшего вина. Уговорил хозяина выпить со мною, успевая дважды подставить его рюмку, пока сам справлялся с одной; затем я объявил, что вручаю ему маленький souvenir, и он не может отказаться, ибо я просто очарован его знаменитой «Прекрасной звездою». С этими словами я вложил в ладонь хозяина тридцать пять наполеондоров. Лицо его, до сего момента отнюдь не ободряющее, тут же прояснилось, взгляд потеплел, и, когда он с поспешностью опустил монеты в карман, стало ясно, что между нами установлены самые добросердечные отношения.

Я немедленно предложил тему дальнейшей беседы: разбитую голову полковника. Мы сошлись на том, что, не стукни я его так ловко моею тросточкою, он бы непременно обезглавил половину обитателей «Прекрасной звезды». И вся прислуга в доме готова будет подтвердить это под присягой.

Читатель догадывается, что, помимо желания избежать утомительного судебного расследования, были у меня и другие причины к тому, чтобы возобновить путешествие в Париж с возможно меньшими проволочками. Судите же сами, каково мне было узнать, что никакие наполеондоры не помогут раздобыть сегодня лошадей в этом городе. Последнюю пару как раз нанял в «Щите Франции» какой-то господин, который обедал и ужинал в «Прекрасной звезде» и нынче ночью выезжает в Париж. Что за господин? Отъехал ли он уже? Нельзя ли уговорить его дождаться утра?

Господин сейчас наверху, собирает вещи, зовут его месье Дроквиль.

Я побежал наверх. В моей комнате я нашел Сен Клера. При виде его мысли мои тотчас потекли по другому руслу.

— Итак, Сен Клер, отвечай сию же минуту: кто эта дама? — потребовал я.

— Не то дочка, не то жена — это неважно — графа де Сент Алира, того старичка, которого один генерал чуть не нашинковал сегодня, как капусту; а того генерала вы, месье, говорят, самого уложили наповал.

— Придержи язык, дуралей! Он попросту напился, как свинья… А может, он не в духе и не желает ни с кем разговаривать… Какая разница?.. Собери-ка мои вещи. Где комнаты месье Дроквиля?