Джозеф Ле Фаню - Любовник-Фантом (сборник)

Я не решился сказать ей, что, по-моему, у покойного капитана Тревора были свои причины придумать историю, которую она мне повторила накануне похорон. Он думал, сказал я, что оказывает ей доверие, оставляя детей на полное ее попечение.

— Ведь ясно, что я и Хендерсон не станем вмешиваться в их воспитание, — заключил я.

— Но что он имел в виду, упоминая о возложенном на вас доверии? — не унималась она.

— Когда один человек просит другого стать его душеприказчиком, он выражает ему доверие, — ответил я.

— Вы стараетесь представить случившееся в выгодном свете, — сказала она, — потом я буду благодарна вам за это объяснение, но я уверена, в душе вы думаете иначе. И больше никогда не будем об этом говорить.

Однако через несколько лет нам все же пришлось об этом говорить. Здесь не было моей вины, видит Бог, я не хотел причинить ей новых огорчений.

Я понял, что опять ошибся с этой клубникой. Крохотный мирок — Боже, что за игрушечный мир окружал Фэри-Уотер — с редким даже для более узкого круга единодушием признал три факта: во-первых, что капитан Тревор, бессовестно обращавшийся с женой при жизни, еще хуже обошелся с ней после смерти; во-вторых, что она, в отличие от других женщин, не будет страдать от наложенных на нее ограничений; в-третьих, что у нее, слава Богу, есть родственник — то бишь я, — который своим приездом и советами способен облегчить ее тяжелое положение.

Предварительно маленький мирок узнал мое мнение по этому и множеству других вопросов, и мы пришли к взаимному согласию.

Что до Мэри, то мысль о том, что смерть ее мужа как-то отразится на моих посещениях, просто не приходила ей в голову.

Она звала меня Стаффорд, мальчики — дядя Стаффорд, малышка — дедушка Стаффорд, и если б я вдруг вознамерился переселиться к ним навсегда, она наверняка не усмотрела бы в этом ничего предосудительного.

К тому же, со смертью Джеффри бывать в Фэри-Уотер стало приятнее. Однако мои посещения омрачались тем, что у старшего мальчика появились признаки какой-то непонятной для всех и даже для здешнего врача болезни, которая не могла нас не тревожить.

— Если не изменить лечения, мальчик останется хромым на всю жизнь, — сказал я Мэри, когда мы прогуливались по парку. — Но что предпочесть? По-моему, нужно показать его первоклассному доктору.

— Делайте все, что сочтете нужным, лишь бы мой дорогой: мальчик поправился, — ответила она. — Я не могу глядеть на него без угрызений совести. Он расплачивается за мое преступное волнение в первые месяцы замужества. Я в этом не сомневаюсь.

Миссис Тревор говорила с такой уверенностью, что целому консилиуму врачей вряд ли удалось бы ее переубедить.

Поскольку я не отношусь к числу этих почтенных мужей, то я и не пытался. Прежде всего потому, что она была матерью. Всей своей душой, всеми мыслями и надеждами она была связана с детьми, и если ей нравилось винить себя в болезни своего первенца, не стоило лишать ее этого удовольствия.

— Мэри, — сказал я, останавливаясь. — Мне в голову пришла чудесная мысль. Я знаю одного человека. Он мой близкий друг — один из немногих близких друзей, которые у меня есть. Вдобавок он знающий хирург. Позвольте мне пригласить его сюда недели на две? Он сам, бедняга, болен и нуждается в покое и свежем воздухе, и он нам скажет, как лечить Джеф…

Не успел я договорить, как она, не помня себя от радости, приволокла меня в библиотеку и, положив передо мной ручку, чернила и бумагу, потребовала, чтобы я написал своему другу.

— Быстрей, — говорила она. — Нужно успеть до отправления почты, — и позвонила в колокольчик. — Скажите Роберту, — добавила она, пока я второпях писал записку, — чтобы он сейчас же шел сюда. Пусть отнесет письмо на почту. — Она взяла записку и прочла адрес: Валентайну Уолдруму, эсквайру. — Что за банальные имя и фамилия, Стаффорд? Боюсь, он вовсе не такой уж знающий.

— Он самый знающий человек на свете, — сказал я, напустив на себя строгий вид. В ответ она приложила палец к губам и, отступив на несколько шагов назад, сказала воображаемой аудитории «Ш-ш-ш!»

В подобных ребячливых выходках мне временами являлся призрак Полли Ашуэлл, свидетелем гибели и погребения которой я стал тринадцать лет назад.

— Наверное, он очень старый, если он такой знающий? — спросила она после того, как записку отправили.

— Вовсе не старый, — ответил я, вызвав на ее лице гримаску неудовольствия.

Ее симпатия к пожилым джентльменам всегда оставалась для меня загадкой, — если помнить о том, как тяжело ей жилось с одним из них, — но как-то в минуту откровенности она мне объяснила, что с молодыми людьми ей как-то не по себе.

— Наверное, у него красивая жена?

— У него нет жены, — ответил я. — И никогда не было.

— Почему?

— Его отец сошел с ума перед смертью, поэтому он решил, что не должен жениться.

— Он живет с матерью?

— Его мать тоже умерла. Она ненадолго пережила мужа.

— Как это печально. Вы знали ее?

— Да, и очень хорошо. Я познакомился с ней, когда она была не старше вашей Изобел, но узнал ее ближе, когда она была десятью годами старше вас.

— Вы были к ней привязаны? — спросила она с прямотой, которая нередко свидетельствует не столько о глубоком жизненном опыте, сколько о желании приобрести его.

— Если я любил кого-нибудь, так это мать Вала Уолдрума, — ответил я. — Однако не заблуждайтесь, Мэри. То, что она вышла замуж за другого, не перевернуло мне жизни. Я влюбился в нее в том возрасте, когда живешь мечтами. Она была для меня чем-то вроде книжной героини, моим идеалом. И в память об этой влюбленности, а также о последующих годах, когда она стала нежной, самоотверженной, преданной женой и матерью, я полюбил ее сына, сначала ради матери, а потом ради него самого. Пожалуйста, будьте с ним приветливы, Мэри, он заслуживает сочувствия.

Она взяла обе моих руки и поцеловала, сначала правую, потом левую.

— Неужели вы думаете, что я могу быть неприветливой с вашим другом? — ответила она. — Разве я неблагодарное чудовище, не помнящее добра?

В ее словах и манерах было что-то такое, что никогда, ни на одну минуту не позволяло мне забыть, какой она могла бы стать, сложись ее судьба иначе, не задумай Джеффри убить в ней в то свадебное утро все юное, радостное, беззаботное.

Тогда в Уинчелси мы совершили два преступления: похоронили настоящую Полли, приволокли новоиспеченную Мэри на алтарь и обвенчали со стариком, который годился ей в деды.

— Дорогая, — произнес я. — Я не считаю неблагодарным чудовищем ни вас, ни себя. И тем не менее, буду весьма признателен, если вы найдете для поцелуев что-нибудь получше моих рук.

— Негодник! — воскликнула она и хлопнула меня по щеке, вернее, сделала вид, что хлопнула.