Юрий Ищенко - Одинокий колдун

Весело, устало пили портвейн. Егор осилил полстакана, от добавок отказывался. Петухов наказал всем выучить за два-три дня все реплики наизусть. Мужикам также вменялось в обязанность поискать по стройкам и брошенным домам доски, мотки толстой проволоки — матерьялы для будущих декораций. Обе девушки должны были шить костюмы для всех. Потом все расцеловались и разошлись в разных направлениях из темного дворика клуба. Егор пошел домой пешком, метро не работало, а денег на такси не имел. Он узнал в эту ночь, что Офелия является подружкой Петухова — они втроем шли минут двадцать (парочке нужно было через Невский на Петроградскую сторону), и целовал и тискал пьяный режиссер свою приму страстно и безапелляционно.

Через неделю впервые состоялся прогон пьесы на сцене. Пока что это выглядело не спектаклем, а набором соло для каждого из персонажей.

Егор сыграл своего Отца-Призрака. Весь день выдался для него хорошим, спокойным, и поздний вечер — любимое время суток — придал уверенности и решимости. Он решил заставить себя стать призраком. Для этого нужно было начисто отрешиться, забыть лица и голоса вокруг, заново распахнуть глаза — уже тяжелые и мутные глаза духа, и напряженно озирать ими вокруг, потому что весь мир духа соткан из страха и насилия. Так и пошел на сцену, произнес первые фразы, ни разу не сбившись в декламации, не запнувшись о торчащие гвозди ботинками (а на предыдущих репетициях его неловкости раздражали мэтра и актеров очень сильно).

Он грузно, устало прохаживался по сцене, волоча за собой длиннющие фалды черного сюртука, придуманного Петуховым и пошитого Фелицией. Хотел объяснить им, показать наглядно, как бывает тяжело, мерзко жить в мире духов, как больно и обидно возвращаться в мир живых; и Призрак охотно угробил бы их всех, суетящихся на подмостках, и своего сына, и девиц, и последних слуг и шавок (на сцене в качестве эксперимента присутствовали на поводках три дворняги и пара котов из институтского буфета — еще одна идея авангардного режиссера).

Особенно Егорова Призрака раздражал Гамлет. Он решил застращать, запугать заносчивого принца. Петухов эту трактовку одобрил. Призрак все время пытался зайти за спину Гамлета, хватал за плечи, выглядывал сбоку, кружил и метался, как бы сдерживая себя, поджидая, когда его сынуля ухлопает остальных и станет сам бесполезным. Но Гамлет-Гриша был в два раза толще и на голову выше Призрака, первые наскоки невзрачной фигурки в огромном сюртуке вызвали лишь смех актеров. В перерыве и Петухов намекнул на комичность происходящего.

Егор задумался. Он рискнул и высек в себе крохотную искру ненависти к Гамлету. Тот как раз заигрывал с Феей-Гертрудой, и Фея благосклонно внимала ужимкам и грубым шуточкам ассистента, лишь иногда отстраняя его длинные похотливые руки. А ведь она нравилась Егору, нравилась с каждой встречей все больше! Поэтому ненависть вспыхнула охотно, зарделась красной расширяющейся точкой; в груди потеплело, все тело нагревалось от веселящего беспощадного жара. Глаза заволокло дымом, а Егор подсыпал и подсыпал, как мокрые опилки, свои мечтания о Фелиции, воспоминания о ее жестах, ее взглядах, ее привычке курить мелкими затяжками, теребить «фенечку» на шее, — он много чего узнал и запомнил за эти дни. Он не смотрел в это время на них, они хохотали за его спиной, а он сгорбился, сжался, терпел, пока самому не стало трудно выносить жар. И в этот момент объявили об окончании перерыва.

Повторно играли сцену объяснения Гамлета и Призрака. Егор ушел в дальний угол, за железный шкаф (вопреки предыдущим указаниям Петухова). Дождался первой реплики Гамлета, и почти со сладострастием ринулся к нему.

Он предугадывал каждое движение, каждый взгляд принца, — как кот наслаждался беспомощными попытками бегства покусанной мыши. А сам легко ускользал от глаз Гамлета, старался остаться незамеченным и пробраться в душу противника, обжечь и нагло пощупать руками эту душу; будто черная, неясных очертаний тень зависла за спиной принца и с кривляниями воспроизводила все его попытки себя обнаружить, выжимая из него страх и немоту.

Поразительно звучал голос Призрака: механический, вяжущий гласные, глотающий окончания, — и голос тоже содержал неприкрытую угрозу.

Гамлет не мог не испугаться (даже Петухов, изображая Горация, вступивший было в беседу, сам того не осознав, счел за лучшее убраться к краю сцены и следить оттуда). Принц начал пятиться, вертеться, не успевая увидеть лицо Призрака, спотыкался и даже упал, нелепо дернувшись прочь от протянутой руки Призрака. Его реплики стали напыщенными и фальшивыми, вместо гордости и страсти засверкало прорехами неприкрытое пижонство и чванство. Сам актер, не замечая того, истекал потом, то и дело хватался за эфес шпаги, скрученной из алюминиевой проволоки.

А потом все на миг стихло, и тут же затрещали негромкие аплодисменты присутствующих. Шумно вопил и топал сам постановщик.

— Погодите, ребята, дымом пахнет. Горим, что ли? — вопрошал бледный принц, растерянно озираясь.

Ощупал себя. Пробежался, обшаривая закутки сцены. Недоуменно посвистел носом, покачал головой, и медленно пришел в себя. Очнувшись от пережитого, подошел и внимательно, растерянно поглядел в лицо Егора. Егору стало неприятно это навязчивое внимание, не удержался — сверкнул глазами на Гамлета. Гамлет отшатнулся, заговорил скороговоркой:

— Слушай, ты даешь. Нет, точно мы в тебе не ошиблись. Призрак из тебя великолепный. Мы с Петухом гении, но ты выдал тоже гениальную игру, — развернулся к Петухову и развел руками. — Ты представь, я от него дым почувствовал. Такой едкий, горький запах. Что-то химическое, у меня глаза заслезились, во рту пересохло, взопрел весь.

— А что, подумаем, может быть, с Призраком и дымку подпустить, — мэтр ловил идеи на лету.

Он и сам несколько ошарашенно посматривал на Егора, на призванного им самим к жизни Призрака. Но репетиция продолжалась. У Егора больше не было работы, он ушел подальше в зал и сел, чтобы понаблюдать за показами других. Что-то, выбившее Гамлета из колеи, продолжало его угнетать и тревожить. Принц оставался нервным, дерганым, голос срывался на визг, движения приобрели бабскую суетливость. Как ни странно, Петухов радовался новым краскам в герое, а вслед за шефом радовались все остальные участники спектакля. Сам Егор, глядя на них, чувствовал, что на сцене складывается настоящий мирок, и все люди и вещи в этом мирке взаимосвязаны.

И снова после репетиции пили портвейн. Егор впервые настолько выложился, до чертиков устал, так что пришлось сходить в туалет и ополоснуться ледяной водой. Когда вернулся, получил наполненный стакан. К нему подсела Фелиция, сморщив носик, стала следить, как он понемногу цедит запашистый сладкий напиток.