Юрий Ищенко - Одинокий колдун

— Кто мне теперь объяснит, почему я этого психа не засадил, пока мог, — промямлил бывший следователь, но бутылку взял и разлил остатки в три пластмассовых стаканчика.

Выпили. Старик зажевал хлебушком, а Шацило и Петухов лишь одинаково потянули носами промозглый октябрьский воздух.

Шацило был на пенсии третий год. Кроме этих двоих, попа-алкоголика и психа, косящего под птичку, ему даже не с кем было выпить да посидеть-поговорить. Он жил одиноко, как телеграфный столб в степи. Но и пенсионером баклуши не бил, а пытался служить народу.

До сих пор его достоинство, самомнение были сильнейшим образом уязвлены. Именно последнее нераскрытое дело о пожаре в театре и о бойне в квартире на Литейном поставило крест на его работе в следственных органах. Вроде бы ничего особенного: и по возрасту Шацило давно в пенсионеры годился, и начальников никогда не устраивал норовом, а «глухарей», папок с нераскрытыми преступлениями, нынче у любого следователя в сейфе лежал не один десяток. Но Шацило считал, что именно этот «глухарь», про Егора и про трех сестер, остался на его совести. И решил про себя, что будет делом чести, последним решительным поступком накануне старческой немощи и маразма раскрыть это преступление. И он начал обрабатывать старика священника.

Бывало, что пытался бесхитростно напоить старика, чтобы за один разговор все и выпытать. Но не получалось: старик напивался и начинал нести мистический вздор. Шацило замечал, что как муха в варенье, сам увязает (старательно все запоминая) в байках, шутках и откровениях старика. Но следователь знал, что подследственные всегда его путают, сбивают с панталыку, и в их россказнях нужно терпеливо, умело отделять зерна правды — собирать все обрывочки, ниточки, лепить воедино, пока вся картина свершившегося злодеяния не станет ясной. Старика Шацило на каком-то этапе личного расследования перестал считать преступником, но все еще допускал, что поп проявил преступную халатность или занимался пособничеством. Замечая, что все сильнее путается и пугается историй про кладбища, ведьм, сглазы, культы и жертвоприношения пятисотлетней давности, Шацило иной раз тоскливо мечтал, что старик поймет, в чем состоит его гражданский долг, и скажет прямо: кто устраивал поджог в ДК, с какими корыстными интересами, кто убил Фелицию, зачем три девки ловили Егора и прочее, и прочее. Парня этого, «колдуна» Егора, он охотно бы скрутил и отволок в свою квартирку для обстоятельного, на измор, допроса. Но старик не говорил, где обитает Егор, видимо, действительно не знал.

Зато этим дождливым вечером, после первой бутылки (а Шацило подливал попу побольше, чем себе и Петухову, хоть и обидно было), старик вдруг сболтнул, что две девки-ведьмы тут и закопаны, в сквере!

— Старичок ты мой, давай показывай, где закопал, — грозно убеждал пенсионер. — Сам посуди: жить надо по закону, по-людски, значит. Я сам проведу эксгумацию и экспертизу. Я ведь в курсе, что старшую сеструху твой Егор убил правильно, меня защищал, служителя закона. Ведь до чего здоровая баба была! Я в нее несколько пуль всадил, а ей хоть бы что... Душит и душит, прямо Распутин в юбке. Ты говоришь, что вторая сеструха сама себя порешила, и если экспертиза это докажет, получится, что твой парень кругом невиновен. А трупы преступных девок окажутся у меня на руках. Распишем ход событий, сочиним обвинение, подошьем все документики и показания, и дело закроют! А иначе Егор так и будет в розыске, будет виноватым, и закон неизбежно привлечет его к ответу. Давай, старичок, спасай парня, и себя от подозрений очистишь полностью...

Священник слушал вполуха да похмыкивал.

— Каково это — ведьму или колдуна под арест брать, ты уже сам испытал. Так что за Егорушку не беспокойся. Одного ты никак не разберешь, что впутался в историю, в которой ни советские, ни римские, ни даже христианские законы не действуют. И ты тут вовсе не страж и не судья, ты несчастное, ни фига не понимающее существо. Попробуй для почину поверить в ад и рай, в мистическую сущность творящего начала Вселенной... — священник заметил, как нехорошо перекосилось лицо пенсионера, и прервал речь, лишь мрачно добавил: — Не суйся, богом прошу. Сгинешь, лопоча о статьях уголовного кодекса да о следственных экспериментах.

Равнодушный, слегка сонный Петухов подошел к лавке, похлопал Шацилу по плечу, словно утешая.

— Слышал ли ты в роще детское пенье? — спросил сумасшедший у него.

— Мне ваша мистика похрен, — проворчал Шацило.

— Над серебряными деревьями звенящие голоса... — Петухов самозабвенно, с закрытыми глазами декламировал стихотворение, и по его щекам ползли две слезы. — Только плакать и петь, только крылья сложить. Только плакать и петь, только жить...

Шацило подобрал на земле кусок доски, вскочил и замахнулся на Петухова-Птицу. Тот закрылся руками. Тогда следователь помягчел, сел, достал из-за пазухи третью бутылку, откупорил зубами и налил всем по полному стакану. Решил, что не время ссориться. Все выпили, после чего расстроенный режиссер пошел прочь из сквера, извилистой походкой уставшего и пьяного клоуна.

— Ну, колись уже, — попросил старика Шацило. — Где закопали баб? Там?

Он указал рукой через аллею, в противоположный край сквера. Старик подумал и отрицательно покачал головой. Шацило потыкал руками себе за спину, в сторону чугунных решеток и красно-коричневых корпусов больницы. Старик хмыкнул, отметая и это предположение. По замысловатой дуге указательный палец Шацило уткнулся в зыбкий сумеречный контур черной эстрады в глубине сквера.

— Значит, там?

Искушенные глаза бывшего следователя зафиксировали некий мимолетный трепет, скользнувший по мятому, опухшему от водки лицу старика. Тут же помятое лицо энергично задергалось, закачалось, отрицая новую догадку. Старик так раскачался, что чуть не свалился, как лишившийся корней овощ на грядке. Пенсионер отвернулся, чтобы скрыть довольную ухмылку, — теперь он был уверен, что найдет могилу в угаданном направлении. Конечно же, подумал он, именно этот разваливающийся ящик эстрады годится, как надежное прикрытие от людного Большого проспекта; за эстрадой аллея разветвляется на две узкие дорожки, между которыми густо насажены деревья, да разрослись беспризорные кусты сирени, боярки, шиповника, — зелень прикрыла эстраду от дорожек, от Среднего проспекта, можно было начать действовать. Шацило встал с лавки, крякнул от натуги: ноги затекли и налились свинцом, в голове шумело, а перед глазами на миг вспыхнули красные предупредительные огоньки.

— Давай, отведу тебя в подвал, — радушно предложил старику.

— Чего? Нет нужды, выперли меня из подвала. Там новый священник, там уже службы начали проводить... Я чуток передохну и сам, куда мне надо, доберусь. Топай, — сказал старик и закрыл глаза, желая остаться в покое.