Брайан Ламли - Из бездны — с Суртсеем

Вот и дневник!

Ни с того ни с сего испугавшись, что Джулиан, чего доброго, тоже услышал этот звук, я опрометью кинулся по коридору к двери, подхватил с коврика у порога проштемпелеванный, надписанный сверточек в оберточной бумаге и укрылся с добычей у себя в комнате. Повернул ключ в замке и вскрыл посылку. Незадолго до того я постучался к Джулиану и убедился, что его комната не заперта. Так что я рассчитывал войти и закинуть дневник за изголовье кровати, пока брат в подвале. Так он, возможно, поверит, что сам ненароком уронил книжицу на пол. Но едва я отложил дневник, собрал разлетевшиеся по всему полу листки, скрепил их скобкой и начал читать — я напрочь позабыл о задуманной маленькой хитрости, осознавая все отчетливее, что брат мой, со всей очевидностью, и впрямь близок к помешательству. Уолмзли сдержал свое обещание. Я нетерпеливо отшвырнул его короткое, нашпигованное вопросами письмо в сторону и торопливо, холодея от ужаса, прочел его перевод таинственных Джулиановых записей. Вот они, пожалуйста, все нужные мне доказательства, разбиты на аккуратные абзацы, кое-где снабженные комментариями, да только до конца можно было и не читать. В глаза мне словно сами по себе бросились отдельные слова и фразы, строки и предложения, приковывая мой лихорадочно ищущий взгляд:

«От этого обличья/формы (?) меня тошнит. Хорошо, что ждать уже недолго. Трудность в том, что эта форма/тело/ обличье (?) поначалу упорно отказывалось мне повиноваться, и боюсь, могло несколько насторожить (?-?). Кроме того, приходится прятать/скрывать/таить (?) ту часть меня, что тоже переместилась через пересадку/ путешествие/переход.

Знаю, что разуму этого (?-?) в Пучине приходится скверно… и, разумеется, глаза его полностью погибли/уничтожены (?).

Проклятие воде, она сдерживает/подавляет могущество Великих (?). За эти несколько раз/периодов (?) я повидал/ посмотрел на/наблюдал (?) многое и изучил то, что читал и видел, — но это знание приходилось получать втайне. Мысленные/духовные послания (телепатия?) от моей родни/ братьев (?) из (?-?) близ того места, что люди называют Дьяволовым (?), мне оказались бесполезны, ибо эти существа/ создания (?) невероятно прогрессировали за долгие века/ моменты/периоды (?) со времен их (?) нападения на наших у Дьяволовой (?).

Я многое видел и знаю, что еще не пришло время для великого возрождения/прихода (?). Они изобрели оружие (?) силы. Мы рискуем/можем (?) проиграть, а такого допустить никак нельзя.

Но если (?????? они???) обратят свои устройства против себя самих (??? столкнут?) нацию против нации (?? тогда??) разрушительная/катастрофическая война под стать (имя собственное — возможно, Азатот , как в „Пнакотикских рукописях“).

Разум этого (?-?) не выдержал под гнетом глубин… Теперь придется вступать в контакт с моим настоящим обличьем, чтобы воссоединиться с ним/вновь войти в него (?).

Ктулху? (?) торжествует (???). Я жажду вернуться в свое собственное обличье/форму/тело (?). Мне не нравится, как этот брат (слово „брат“ подразумевает фальшь?) на меня смотрит… но он ничего не подозревает…»

Там было еще много всего — о, как много! — но бóльшую часть оставшегося текста я пропустил и перешел сразу к последнему абзацу, предположительно занесенному в дневник незадолго до отъезда Джулиана в Лондон:

«(Дата?)… еще шесть (коротких промежутков времени) ждать… Тогда звезды встанут как должно/в порядке/в нужной позиции (?), и если все пойдет хорошо, пересадка осуществится/совершится (?)».

Вот и все, но этого было более чем достаточно! Замечания о том, что я ничего не «подозреваю», в связи с теми же самыми кошмарами, которые вызвали его первый приступ, вполне хватило, чтобы наконец убедить меня: мой брат и впрямь серьезно болен!

Прихватив с собою дневник, я выбежал из комнаты. В голове моей царила одна-единственная мысль. Что бы уж там ни думал про себя Джулиан, я обязан остановить его. Джулиановы изыскания один раз уже поставили его здоровье под угрозу: как знать, а вдруг во второй раз излечение окажется невозможным? Если с ним приключится новый приступ, чертовски вероятно, что здравый рассудок к Джулиану так и не вернется.

Едва я неистово замолотил в подвальную дверь, Джулиан открыл мне — и я в буквальном смысле слова ввалился внутрь. Ввалился, да, — выпал из мира разумного в сумасбродное, чуждое, кошмарное измерение, с каким в жизни не имел дела. Того, что я увидел, мне не забыть до самого смертного часа. Посреди подвала пол расчистили, и в самом центре жирными красными меловыми линиями начертали какой-то огромный и явственно недобрый символ. Я видел его и прежде — в тех книгах, что ныне были уничтожены, — и, вспомнив прочитанное, содрогнулся от отвращения! В одном из углов высилась гора пепла — все, что осталось от Джулиановых многочисленных записей. Поверх нескольких кирпичей горизонтально крепилась старая железная решетка с явственными следами копоти. По стенам, начертанные зеленым и синим мелом, вились зашифрованные письмена, в которых я опознал кощунственный код Нихарго, и в воздухе нависал густой запах благовоний. Вся атмосфера казалась пугающе нереальной — ни дать ни взять ожившая картина из Элифаса Леви, настоящее логово чародея и колдуна! Я в ужасе обернулся к Джулиану — как раз вовремя, чтобы заметить, как он занес массивную железную кочергу и, широко размахнувшись, целит прямо мне в голову. Но я и пальцем не пошевельнул, чтобы ему помешать. Я просто не мог — ибо он снял очки, и при виде его кошмарного лица я застыл недвижно, точно глыба полярного льда…

Сознание возвращалось медленно — я точно поднимался к поверхности из глубины мертвого, темного моря. Выныривал, расталкивая косяки черных как ночь пловцов, рвался к внешнему миру, где океанскую зыбь тускло подсвечивал оранжевый отблеск заходящего солнца. По мере того как пульсирующая боль в голове утихала, зыбь превратилась в рисунок на моем пиджаке в тонкую полоску, но оранжевое свечение не угасло! Мои надежды на то, что все это было лишь ночным кошмаром, тут же развеялись в дым, ибо едва я осторожно приподнял от груди голову, моему недоверчивому взгляду вновь медленно открылась вся комната. Слава богу, Джулиан стоял ко мне спиной — и лица его я не видел. Если бы в эти первые минуты просветления я хоть мельком снова увидел перед собою эти адские глаза, то наверняка опять потерял бы сознание.

Теперь я рассмотрел источник оранжевого отсвета: на горизонтальной решетке ярко пылал огонь, а кочерга, повергшая меня на пол, лежала одним концом в самом сердце пламени, и красное каление на глазах распространялось по металлу все выше, к деревянной ручке. Глянув на часы, я обнаружил, что пролежал без чувств много часов — дело близилось к полуночи. А также одного взгляда хватило, чтобы понять, что сижу я в старом плетеном кресле и к нему привязан — я видел веревки. Я напряг мышцы и не без удовлетворения убедился, что путы не слишком туги и слегка провисают. До сих пор мне удавалось не думать об изменениях в чертах Джулиана, но вот он повернулся ко мне — и я собрался с духом и приготовился к неизбежному шоку.