Анна Старобинец - Резкое похолодание

А посмотреть стоило. Обязательно стоило. Столько глупостей, столько подлостей я сделал из-за этого дома, а так до сих пор его и не видел…

Все началось с мужика.

В дверь позвонили, тут же зачем-то постучали, Лева открыл. На пороге стоял мужик в огромной ушанке, громко хлюпал носом и показывал бумагу, на которой фиолетовыми чернилами, капризным загагулистым женским почерком было выведено:

В Краснопресненский Райсовет

Жильцов дома № 26 по Спиридоновской улице

— Ознакомьтесь с документом, — мужик уверенным рывком выбросил руку с бумагой вперед, точно ударил кого-то по невидимой морде, и в этой позе застыл. Получалось, что сам он вроде как вежливо остался за порогом, а рука самовольно вошла в прихожую.

Лев наклонил голову и, близоруко щурясь, начал покорно знакомиться. Изящные фиолетовые буковки с тонкими, похожими на паучьи лапки завитушками смотрелись как-то неуместно рядом с красной, шершавой мужицкой рукой, сжимавшей «документ».

— Можно? — Лев бережно потянул листок за край; красная клешня с готовностью разжалась.

Мы, нижеподписавшиеся, настоящим просим Краснопресненский Райсовет закрыть церковь по Спиридоновской ул. (рядом с нашим домом).

Мотивы:

1. Церковь мешает нашим нормальным условиям жизни и отдыха.

2. Деятельность церковников разлагающе влияет на наших детей.

3. Таким же образом влияет на учащихся Узбекского института имени т. Сталина (церковь напротив института).

4. Закрытие церкви верующих не стеснит, так как в окружности имеется много других церквей и храмов.

5. В нашем районе нет клуба для культурной работы и отдыха трудящихся.

Поэтому предлагаем церковь закрыть и передать под клуб или же пустить на снос, использовав имеющиеся ценности.

— Подписывайте, — устало скомандовал мужик и шумно потянул носом.

Выигрывая время, Лев вдумчиво повертел листок в руках и даже перевернул обратной стороной, на которой неожиданно тоже обнаружился текст. Почерк, впрочем, здесь был другой — неразборчивый и какой-то нудный, все слова автор безжалостно растягивал и сплющивал, так что в одной строчке помещалось не больше двух-трех:

Мотив первый недостаточно веский. Мотив второй самый веский и убедительный. Третий мотив непонятен. На узбеков одинаково влияет любая московская церковь. Соображения п. 4 правильные. Церквей у нас больше чем достаточно. Мотив пятый несерьезный. Ни для какого клуба церковь не пригодна. Церковь необходимо возможно скорее снести и расширить улицы, и к такому требованию я безусловно присоединяюсь.

5/I 1929 г.

Далее следовала длинная неразборчивая подпись и лаконичный адрес: кв. 20.

Лева смущенно хмыкнул и попытался вернуть «документ» обратно, клешне. Мужик за порогом не шелохнулся. Клешня, давно уже ретировавшаяся из прихожей в просторный карман мужикова тулупа, вылезать наружу и забирать бумажку не собиралась.

— Подписывайте, — с нажимом повторил мужик и угрюмо взглянул на Леву несчастными похмельными глазами.

— Но я… Но мне не мешает эта церковь. — Лева снова протянул бумажку неподвижному мужику.

— Вы что, верующий? — вяло удивился мужик.

— Нет, атеист.

— Дети есть?

— Есть.

— Сколько?

— Одна. Дочка.

— Сколько?

— Одна, я же сказал!

— Сколько ей лет, — снисходительно пояснил мужик.

— Ей… — Лева, как обычно, на секунду замялся (с ходу назвать Лизин возраст он никогда не мог, всегда требовались подсчеты, и Валя за это на него страшно обижалась, а он лицемерно недоумевал: «Но Валюша, это же естественно: возраст меняется, а год рождения — нет»). — Ей три годика.

— Ей мешает.

— Простите?

— Вам церковь не мешает, а ребенку мешает. Деятельность церковников разлагающе влияет на наших детей.

— Поверьте, ей церковь тоже не мешает. — Лев начал наконец злиться; светло-карие его глаза слегка позеленели, а это был первый признак. — Прошу меня извинить, я занят.

Левина рука, протягивающая листок, снова глупо повисла в воздухе.

— Жене, — спокойно сказал мужик.

— Что — жене?!

— Вашей жене мешает церковь.

— Моей жене совсем…

— Мешает, мешает. Мы с ней про это уже говорили. И где она, кстати? — мужик вдруг вышел из своего столбняка и бодро заглянул в квартиру из-за Левиного плеча, но потом снова оцепенел. — Она собиралась подписать. Волнуется за нормальные условия жизни ребенка… Где?

— Гуляет с ребенком.

— Тогда вы подпишите, покамест она гуляет. А она потом подпишет.

— Хорошо, — сдался Лева; перспектива вечернего скандала женой, у которой после рождения Лизы сильно испортился характер, его явно напугала, к тому же ссориться с Валей из-за такой ерунды вообще было бы довольно глупо. — Давайте ручку.

Красная клешня вылезла наконец из своего укрытия и, сжимая короткий обгрызенный карандаш, снова устремилась в прихожую, врезав по невидимой морде.

Лева с отвращением, двумя пальцами, взялся за обмусоленный карандаш. И тогда я изо всех сил толкнул его под локоть.

Вообще-то вмешиваться в ход вещей плохо. Не то чтобы нельзя, а именно плохо — так у нас считается… Но я очень хотел помешать. Не ради какого-то там Бога, в которого я отродясь не верил, но ради того конкретного бога, или как там его, который жил в том конкретном здании церкви и приходился мне родственником. В той или иной степени родства мы состояли со всеми нам подобными в этом районе.

Саму церковь я никогда, кстати, не видел — только на обтрепанной фотографии, которая хранилась в Левином семейном альбоме. Мне ее показывала моя бабка, незадолго до смерти.

— Смотри, — проскрипела она, — это церковь Святого Спиридона Тримифунтского на Козьих Болотах. Она совсем рядом с нашим домом…

Простенькое белое здание церкви нисколько меня не впечатлило, зато очень понравилось имя святого: оно наводило на мысли о трех фунтах засахаренного фундука…

— …А вот, видишь, это у входа Левушкина мама стоит. Ты ее, наверное, не помнишь, она умерла, когда родила Левушку, в тысяча девятисотом году, ты еще совсем маленький был…

Лица женщины было не разобрать. Впрочем, я легко мог его себе вообразить — стоило мне только взглянуть на бабку. Бабка моя была глубокой-глубокой старухой, но лицо ее до самого конца оставалось молодым и красивым. Это было лицо Левушкиной мамы — в том возрасте, когда та умерла. После ее смерти бабушка совсем не изменилась… Этого я никогда не понимал, но на все расспросы та упрямо отвечала одно: «Была бы в доме еще одна баба — изменилась бы, да ведь остались только мужики, старый да малый!» — это она про Левушку и его отца… «Но ведь ты все равно должна была измениться, стать похожей на мужика!» — не унимался Я. «Должна была», — загадочно соглашалась бабка. «Тогда как же?…» — «А ну их, мужиков этих, — отмахивалась бабка так непринужденно, будто она сама решала, на кого ей быть похожей, а на кого нет. — Ну их к лешему! Была бы в доме еще одна баба…» — и разговор выходил на новый виток.