Вера Крыжановская-Рочестер - Бенедиктинское аббатство

Я встал совершенно разбитый и осмотрел со всех сторон пергамент; на нем не было положительно ничего, ни знака, ни письма. Не спуская с него глаз, я приблизил его к жаровне и увидел, как сначала буквы, а потом целые слова появлялись на белом фоне пергамента, и слова были те самые, что говорил голос из склепа. – Графиня, чуть живая, еле сидела. Альберт с силой схватил ее руку. – Будешь ли ты теперь отрицать, что отравила моего отца? Вот уже целый час я читаю на лице твоем твою вину.

Матильда упала на колени.

– Суд Божий наступил для меня. Мертвые встают, чтобы обвинять меня. Да, я виновна, но не осуждай меня, сын мой, ради тебя, из материнской любви, совершила я грех.

Она протянула к нему руки, но граф с ужасом оттолкнул ее.

– Ради меня? Так ты хочешь сделать меня своим сообщником? Никакого земного богатства не хотел бы я купить ценою подобного преступления.

Графиня вскрикнула, задыхаясь, и упала без чувств. Альберт повернулся ко мне и с упреком сказал:

– Вы знали это, отец мой, и молчали? По ее взглядам я видел, что она во всем призналась вам.

– Вы правы, сын мой, – печально ответил я, – я знал все. Но разве вам неизвестно, что признание на исповеди проникает в ухо священника, как в живую могилу? Вы видите, что, если клятва обязывала меня молчать, то Провидение нашло другое средство открыть истину. Неужели вы еще допускаете преступные отношения между мною, служителем Бога, и этой несчастной преступницей, которую я мог только жалеть, – я вздохнул. – А смирение ее и покорность происходили от уверенности, что мне известен ее гнусный поступок.

– Простите меня, отец мой, и не откажите в благословении, – сказал молодой граф и, набожно поцеловав мою руку, поспешно вышел.

Я остался с лежавшей в обмороке графиней, но, нимало не занимаясь ею, погрузился в свои думы. Я достиг своей цели и избавился от положения, начинавшего тяготить меня. Надо было только повидать Эдгара и узнать его последние намерения, ибо от первого свидания с графиней должна была зависеть ее окончательная участь: я предпишу ей то, что пожелаю. Потому я позвал одну из ее служанок и, предоставив ей позаботиться о госпоже, не теряя времени, приказал оседлать мула и отправился в монастырь.

Эдгар встретил меня с распростертыми объятиями и горячо благодарил, а затем со смехом рассказал, как обманули глупого Альберта.

– Наконец я приближаюсь к одной половине моей мести, – сказал он, и зловещий огонек удовлетворения сверкнул в его глазах. – Когда она будет там, в монастыре, потеряв имя, положение, свободу и волю, тогда приду я к ней и с глазу на глаз скажу: «Я заплатил тебе око за око, зуб за зуб».

Я вздохнул и прижал руки к сердцу. Я завидовал наслаждению Эдгара местью, которое он заранее предвкушал.

– Когда-то настанет мой час? – глухо шептал я. – Ты говоришь, вероятно, о свидании с мачехой, но как ты получишь его?

Эдгар пристально посмотрел на меня спокойным и уверенным взглядом.

– Я говорю только то, в чем уверен. Имей терпение, Энгельберт; обещаю тебе полную месть. Я еще должен пока молчать, но в тот день, когда пойду говорить с мачехой, открою тебе все.

Подкрепленный новой надеждой, возвратился я в замок.

Графиня три дня никому не показывалась; на четвертый день утром паж пригласил меня к ней.

Меня поразили ее бледность и перемена в лице. Увидя меня, она закрыла лицо руками и произнесла скорбным голосом:

– О, отец мой, как я несчастна! Посоветуйте мне, спасите меня!

Я нагнулся к ней и мягко сказал:

– Милая моя дочь, вы найдете во мне обещанного советника и поддержку. Говорите, облегчите свое сердце; я духовный врач и найду бальзам, который успокоит вашу совесть.

Она схватила мою руку и прижала к губам.

– Отец мой, вы – моя надежда, мое спасение на земле; вы милосердны так же, как Тот, Кому служите.

Сердце мое невольно сжалось. Женщина эта была большая грешница, но в ту минуту она говорила с убеждением; а я – служитель Бога и Иисуса – выдал тайну исповеди и играл в любовь, чтобы погубить ее. Я опустил голову. Бывали минуты, когда что-то похожее на голос совести шевелилось во мне и говорило: «Ты – подл, ты – предатель и клятвопреступник. Как, недостойный священник, предстанешь ты пред судом Господним?»

Графиня не знала моих мыслей, а сам я отогнал это доброе движение, как недостойную слабость. И я начал расспрашивать ее, что она намерена делать.

– Я не знаю, – ответила она. – Сын мой вне себя от негодования и требует моего пострижения в монастырь; сама я уничтожена таким видимым гневом Божиим и все готова сделать, чтобы искупить свое преступление. Меня страшит монастырь; но вы, отец мой, решайте: могу ли я загладить свое преступление, оставаясь в миру, посвятив свое время, покой и состояние на то, чтобы облегчить участь больных и слабых, или должна проводить жизнь в молитве и сделаться монахиней?

Не задумываясь ни минуты, я ответил:

– Дочь моя, без всякого сомнения, сын ваш отдаст на церковь вашу часть, которая и пойдет на помощь бедным. А кто лучше служителей Божиих знает их нужды? Если вы поручите мне это святое дело, я исполню его с радостью во спасение вашей преступной души. Сами вы должны отказаться от мира, постричься и покорной слугой Господа смыть тяжкое преступление, совершенное вами. Только за монастырскими стенами можно снова обрести душевный мир.

Я подло лгал, потому что там-то человек и утрачивал всякий покой и сердце его обращалось в ад. Но я обещал заключить ее туда и бессовестно добивался своей цели.

Графиня склонила голову и произнесла устало:

– Я преклоняюсь перед вашим решением, отец мой, и приму пострижение.

Я вскочил и, возложив руки на ее голову, громко произнес:

– Будьте благословенны, дочь моя, и Бог с ангелами своими да поддержат вас в вашем спасительном намерении. Непрестанные молитвы мои будут всегда с вами. Однако не забудьте устроить свои мирские дела; вы – как путешественница, отправляющаяся в далекую страну, – обязаны позаботиться о своем состоянии, во избежание недоразумения и раздоров после вашего ухода из мира.

– Да, отец мой, – отвечала она, – с вашей помощью свои светские дела я покончу, обещаете ли вы помочь мне?

– Без сомнения, дочь моя, – отвечал я.

В последующие дни мы занялись этим важным вопросом. Все золото и драгоценности графиня передала мне для раздачи бедным; большое земельное владение ее переходило в монастырь урсулинок, куда она вступала; наконец, аббатство наше получало большую сумму золотом и виноградник, наследственную часть Эдгара. Это было приблизительно то, что хотел завещать ему покойный граф, и графиня, желавшая искупить совершенное зло, настояла на исполнении воли умершего; таким образом, вследствие открывшегося преступления матери, состояние молодого графа значительно уменьшилось.