Ганс Эверс - Сочинения в двух томах. Том второй

Когда Гвинни налила себе четвертый стакан ледяной воды, Эндри отняла у нее графин.

— Теперь довольно, Гвинни! — засмеялась она.

Тэкс прислушался: это ему понравилось. И он вовсе раскрыл глаза и уши, когда Гвинни отставила полный стакан и сказала:

— Простите, я не знала, что вам это не нравится.

Он подумал: «Она, может быть, и скучная, но у нее разумные взгляды».

Эндри рассматривала изящного юношу. Она была рада его присутствию — это оберегало ее от излияний Гвинни. Она почувствовала, как это комично — красавец Тэкс в роли старой дамы для соблюдения приличий между Гвинни и ею! Она не смеялась, а хотела только одного — снова очутиться одна в своей комнате. Дэргема ей было жаль за его беспомощную зависимость и полнейшее непонимание. Жалела она, несомненно, и Гвинни. Та выглядела восхитительно, как игрушка, как прекрасная, ослепительно чистая куколка — но такая, которая может сильно любить и сильно страдать! Эндри охотно пожала бы ей руку, слегка приласкала бы ее. Но она на это не решалась. Мало ли что натворит Гвинни в ответ, несмотря на присутствие Тэкса Дэргема и на заполненный посетителями ресторан? И в конце концов — если уж она кого-то хотела жалеть, то не начать ли с себя? Душевные страдания этих двоих, быть может, и велики. И все же они могут пройти. Она же, Эндри Войланд, вступает на неизвестный путь, по которому до сих пор еще, со дня существования мира, не шел ни один человек.

Они поехали к фотографам, сперва к Арнольду Генте, затем к барону де Мейеру и Николаю Меррей. Тэкс дивился: не Гвинни снималась, а лишь одна мисс Войланд. Барон де Мейер оказался упрямым. Он не допускал никого постороннего в комнату для съемок. Гвинни и Тэкс должны были дожидаться в приемной.

— Слушай, Тэкс, — сказала Гвинни, — ты должен ее попросить, чтобы она разрешила снять нас с ней вдвоем.

— Спроси ее сама, — отвечал Дэргем.

— Нет, нет, — воскликнула она, — это неудобно. Это выйдет неприлично, увы! Ты должен сделать, как если бы это исходило от тебя. Если она разрешит, ты получишь один снимок.

Это тоже был не очень ценный подарок. Ее фотографий у него уже накопилось до двадцати. А на что ему карточка той, другой? Но именно эту карточку Гвинни и считала каким-то необычайным подарком. Он пристально посмотрел на нее: кто такая эта дама, к которой Гвинни Брискоу чувствует столь безграничное почтение?

Как всегда, он исполнил ее волю, попросил немку о милостивом разрешении. Та соблаговолила. Тогда Гвинни немедленно приказала заказать дюжину таких снимков.

Когда они спускались в лифте, Эндри пришла в голову неприятная мысль. Уже несколько лет она не снималась. А теперь вот снова появятся дюжины ее карточек. И эти фотографии могут попасть — наверняка попадут — в газеты, когда все свершится! Сделают новые снимки, поставят рядом со старыми, как в рекламах о росте волос: до и после употребления!

Она повернулась к Гвинни:

— Я не хочу, чтобы негативы остались у фотографов: они должны быть во что бы то ни стало уничтожены.

Гвинни горячо поддержала:

— Слышишь, Тэкс? Ты должен достать негативы и разбить их у меня.

Тэкс вздохнул. Он хорошо знал, что фотографы не отдают своих негативов. Это снова потребует бесконечного труда, просьб, уговариваний и денег!..

Эндри Войланд вернулась совсем усталая. Утомительны были это необычайное положение, эти вымученные, несвободные разговоры. Она бросилась на кушетку, передохнула. Слава Богу, теперь она освободилась от Гвинни на целую неделю, может быть, на две.

Ее отец, Паркер Брискоу, был у нее в «Plaza» только один раз. Как полагается, он сопроводил свой визит цветами и конфетами. Они беседовали о том-о сем, едва перемолвившись словом о деле. Оно труднее, чем он предполагал, — сказал Брискоу, — но теперь его друг Штейнметц ему положительно пообещал прислать нужного человека, который все устроит. Если только это вообще возможно, то этот человек скоро поставит дело на рельсы.

— Кто такой? — спросила Эндри.

Имени Брискоу не знал, но предполагал, что это соотечественник старого Штейнметца, немец.

Затем Брискоу снова рассказывал о своей жене, умершей два года тому назад. Только ее он и любил, на другую женщину никогда и не смотрел.

«Он говорит о ней что-то слишком много», — подумала Эндри.

Конечно, он чувствует себя одиноким, совсем одиноким. И если дело кончится, как они все надеются, если он потеряет Гвинни, отдаст ее мисс Войланд, — тогда он останется совсем один на этом свете. Но что делать! Никакая женщина, никакая не может заменить ему покойницу.

Она, мисс Войланд, конечно… Иногда он думал, что она была бы способна действительно стать помощницей мужчины. Кто знает, быть может, Гвинни перерастет свою несчастную страсть раньше, чем будет слишком поздно…

А в конечном счете все то, чего он от нее требует и на что она хочет согласиться, просто безумие! Противно природе и противно воле Бога!

— Верите вы в Бога, мисс Войланд? — спросил он.

Она покачала головой и ответила:

— Временами…

Он откланялся, оставив ей чек на круглую сумму. Но постеснялся дать его в руки и сунул в цветы.

Эндри чувствовала, что могла бы пленить этого человека, несмотря на всю его слепую любовь к покойной жене и к живой дочери. Если бы захотела, она могла бы стать миссис Паркер Эспинуолл Брискоу и мачехой Гвинни. Это было бы чем-то несомненным и прочным, а все остальное — лишь дикие мечты.

Конечно, в конце концов, и это окончилось бы неудачей. Гвинни снова бы наделала глупостей и при нерассуждающей помощи Тэкса Дэргема нашла бы более действительное средство, чем лизоль. И тогда Брискоу…

— Ах, зачем думать дальше? Она не выйдет за Брискоу, и с этим покончено! Она предпочтет другое — то, что он назвал безумием.

Эндри Войланд легла на кушетку и стала вспоминать.

Что же происходило, когда Ян Олислягерс бежал из Войланда? Она отлично поняла тогда, что это было бегство. От нее и туда, к другой…

Она не плакала. Кусала губы и не плакала. Она надеялась…

Но Ян не писал ни единой строчки.

Недели через две прибыл орел. С ним — четыре крупных сокола, изжелта-серых кречета. С ними и тиролец. Гендрик ван дер Лер с Питтье поехали за ними в Клеве. Оба заявляли, что с тирольцем очень трудно сговориться. Он, правда, знает по-немецки и понимает, что они говорят, но сам употребляет какие-то небывалые слова.

Графиня решила, что его надо направить к старому Юппу. Тиролец быстро с ним сдружится и научится говорить по-рейнски.

Она приказала приготовить для него и его птиц прекрасную лесную хижину, лежавшую между замком и Лесным Домом. После обеда он должен был явиться к ней.

Эндри вместе с бабушкой сидела за чаем, когда длинный Клаас доложил о тирольце. Это был красивый парень, постарше двадцати пяти лет, с каштановыми кудрявыми волосами, усами и с маленькими веселыми карими глазами. Графиня поздоровалась с ним и осведомилась, как он доехал. Затем спросила его имя.