Дарья Беляева - Маленькие Смерти

Я не говорю «семья», ведь у Ивви не такие понятия о семье, как у нас.

— Хочешь, — предлагаю я. — Свожу тебя в мир мертвых?

— Нет! Я ничего не хочу об этом знать. Семейка экстрасенсов, даже очень богатых, меня не радует, перспектива участвовать в вашей шизофрении меня не радует, и я хочу знать, как я могу помочь отцу нормальным, человеческим способом.

— Попытаться поверить в то, что тебе говорит брат. Достаточно человечно для тебя?

Я замечаю, что мы с Ивви уже почти орем друг на друга, и думаю, что раньше никогда с ней не ругался по-настоящему. Дождь припускает сильнее, будто бы кто-то там, наверху, включил кран на полную мощность.

Мэнди пьет свой дрянной кофе спокойно, будто бы вообще ничего не происходит, и вдруг напоминает мне папу этой невозмутимостью.

— Ты что не понимаешь, как это звучит, Франциск?!

— Какая разница, как это звучит, если это правда, Ивви?!

Я и не замечаю, что мы с Ивви уже стоим, пытаясь друг друга перекричать, пока не встает Мэнди. Она упирается руками в стол, и от пальцев ее расползаются, как червячки или змейки, ниточки тьмы, складываясь в необычно красивый узор, похожий на кружево. Ниточки взбираются вверх, по чашкам, и те мгновенно разлетаются на куски.

Ивви замолкает, и я замолкаю, будто у нас обоих враз отняли дар речи. Отдернув пальцы от стола, пока полоски тьмы не коснулись ее, Ивви делает шаг назад, продолжая смотреть на стол.

— Не туда смотришь, девочка, — говорит Мэнди. — Смотри на меня.

И я вижу, что на кухне становится куда темнее, и тени ползут по стенам и потолку. Если бы за окном не было ни облаков, ни неба, я подумал бы, что Мэнди вытащила нас в мир мертвых. Но Мэнди, казалось, вытащила мир мертвых — к нам.

Ивви смотрит на нее, и я смотрю. Вдруг я понимаю, что то, что происходит с Мэнди страшнее и зрелищнее теней, ползающих по стенам. Мэнди кажется ведьмой или богиней, кем-то совершенно не имеющим отношения к человеку. С первого взгляда не понятно, что именно не так: у нее не отросли длинные зубы или когти, она не летает над полом, от нее не идут волны пламени.

Но я вижу, как она искрится от силы и на нее больно смотреть, как на солнце. Кожа ее кажется еще бледнее, чем есть на самом деле, будто бы она находится на самой грани между жизнью и смертью, а глаза горят ярко и лихорадочно. В ней пляшет что-то странно-величественное, почти пугающее, как отсвет пожара.

Она выглядит как человек, который, по крайней мере теоретически, способен стирать с земли целые города. Нет, не как человек, как существо. Темнота струится из-под ее пальцев, спускается вниз, ползет вверх, пульсирует, и мне думается о древних богинях снова — о хаосе и тьме за пределами ойкумены, откуда жизнь зарождается в самом начале и куда она уходит в самом конце.

— Ивви, — говорит Мэнди, голос ее будто бы наполнен чем-то изнутри, чем-то, что я принципиально не могу описать. И я думаю, что это истинный облик Мэнди, то, что она на самом деле есть — не вполне человек.

А значит то, что я на самом деле есть — тоже?

Я думаю, что сейчас Мэнди могла бы сделать с Ивви одним только движением. Как легко было бы запугать ее, как Ивви уже напугана. Я вижу, как Ивви сует руку в карман. Я знаю, она всегда носит с собой пистолет.

Но я прекрасно знаю, что Ивви не выстрелит. Впрочем, ни одна пуля не причинила бы Мэнди вреда сейчас.

Кроме того я знаю, что Мэнди не тронет Ивви, не тронет только потому, что Ивви — ее кровь. Только поэтому, ведь сейчас ничего благого в Мэнди я не вижу, ничего, что обычно свойственно людям и сообщает им о том, как поступать хорошо, а как поступать плохо. От нее исходит сейчас какое-то первобытное, лишенное добра и зла ощущение, как от земли, которая с равной радостью даст тебе пищу и поглотит тебя мертвого.

И для нее не будет разницы.

Мэнди даже не касается стола кончиками пальцев, просто проводит рукой над ним, и на древесине остаются царапины, будто от когтей. Она ведь только припугнет Ивви, только немножко припугнет?

Но вместо того, чтобы Ивви пугать, Мэнди со всей этой своей силой, струящимися вокруг тенями, вдруг становится на колени, и тени пляшут вокруг нее, собираясь на полу, напоминая спавший вниз плащ.

— Пожалуйста, — говорит Мэнди. Она, почти богиня сейчас, просит у Ивви, и от этого мне становится так странно.

— Я умоляю тебя, Эванджелин Денлон. Не ради твоего отца — ты не знала своего отца. Ради моего брата, которого я не хочу терять. Я прошу у тебя помощи.

Ивви не может ни слова из себя выдавить, она смотрит на Мэнди так, будто не знает, поймет ли Мэнди то, что Ивви скажет ей на человеческом языке.

Мэнди продолжает, она не поднимает на Ивви глаз, смотрит в пол, но я не могу понять, тяжело ли ей просить.

— Если ты не поможешь нам, ничего не получится. Однажды мой брат сказал мне, что нет ничего страшнее, чем знать, что ты беспомощен сделать что бы то ни было. Я не хочу это испытать.

Мэнди молчит, потом добавляет:

— Еще он сказал: хорошо, что таких ситуаций не бывает. И: отключите меня от аппарата, если у меня не будет вставать на медсестер, когда я стану старым.

Странно, но даже последние слова Мэнди не сбивают накал силы вокруг нее, не делают ее более человечной, злой или смешной. Она в принципе оказывается вне системы координат, лишенная качеств, которые я могу назвать человеческим языком.

Ивви делает шаг назад, утыкается в закрытую дверь, мотает головой.

— Господи, — говорит Ивви. — Господь Всемогущий, кто ты?

— Сестра твоего отца, — Мэнди замолкает ненадолго, а потом смеется. — Это еще тетей называется.

Ивви вдыхает воздух и, кажется, забывает выдохнуть. Она испугана, но есть и что-то еще. Понимание. По крайней мере какая-то часть того, что Ивви хочет понять, становится ей понятной.

— Ты поможешь нам? — спрашивает Мэнди.

— Я попытаюсь, — отвечает Ивви, голос у нее едва слышный.

— Тогда слушай, потому что ты часть семьи и имеешь право знать.

Мэнди рассказывает все с самого начала. Все, что я узнал от Зоуи и рассказал ей. Я бы посмеялся над игрой в испорченный телефон, но Мэнди передает все невероятно точно, мне кажется даже точнее, чем передал я.

Мэнди встает с колен, и вместе с этим исчезают тени, и та невероятная сила, которая ее преобразила.

— Тогда в одиннадцать сорок будь у входа на Сент-Луис. Хорошо, девочка? И извини за чашки, случайно, честно говоря, получилось. За стол тоже извини!

Мэнди идет в коридор, а мы с Ивви остаемся стоять.

— Ты в порядке, кузина? — спрашиваю я.

— А ты как думаешь? — огрызается Ивви. А потом серьезно добавляет:

— Впрочем, я в порядке намного большем, чем думала, что буду.

Еще немного помолчав, она говорит голосом почти обычным:

— До вечера, кузен.

— Фрэнки, мне долго тебя ждать? — кричит Мэнди. И я, еще чуточку посмотрев в зеленые глаза Ивви, по которым никакого страха уже не прочесть, иду за Мэнди.