Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

Ева и Эдгар приблизились к пугалу, чтобы рассмотреть детали. Эдгар возлагал надежды на свою самодельную систему мышц — он наблюдал за руками неотрывно, но как ни старался, видимых изменений разглядеть не мог. Ева же, встав на цыпочки, всмотрелась в лицо его светлости. Сеточка вен, что опутывала глаза барона, наполнялась кровью — что заметно было даже при отсутствии белков.

— Ну же! — цирюльник шипел и извивался точно змея. — Шевельните этими подделками, ваша светлость. Шевельните, и я соберу для вас такое тело, каким вы будите гордиться.

— Ему больно, — сказала Ева, дёрнув Эдгара за руку.

Искажённое лицо великана повернулось к девочке. Ладони лихорадочно тёрлись друг об друга.

— Хорошо, если у него болит не только голова, но и всё тело.

— Эдгар! Ему больно!

— Боль — это всё, — сказал Эдгар. Черты его лица внезапно разгладились, казалось, ещё мгновение, и он улыбнётся. — Боль есть символ бытия. Если наш барон хочет почувствовать себя живым, он должен терпеть. Как терпели Павел, и Андрей, и Лука, и многие другие…

Ева, забывшись, замолотила по рукам великана, и только тогда Эдгар, вдруг изменившись в лице, подался вперёд и снял голову с лезвия. На пол повозки упали три густых, как смола, капли крови. Девочка сказала уже более спокойно, но всё ещё сердито.

— Может, он хочет отрастить себе из ушей крылья, как у ласточки и порхать над миром, не зная забот. А ты хочешь заставить его чувствовать эти глупые верёвки.

Уши у барона и впрямь были большие, под стать носу. Быть может, укрывшись волосами, они медленно, год за годом увеличивались в размерах — о том, думала Ева, не знает никто, кроме, собственно, его светлости.

Сердце бешено колотилось, и девочка прижала ладони к груди. Эдгар держал между ладонями голову, словно не зная как с ней поступить. Наконец, редкий, но громкий стук кровавых капель привёл его в чувство, и великан перемотал горло барона тряпицей, а затем положил его на крышку сундука. И только после этого повернулся к Еве.

— Ты — скрижали, которые я не умею читать, но которые сами говорят мне, когда я делаю что-то не так, небесная звезда, которой всё видно.

— Я… я — очень глупая. Я бы хотела извиниться перед бароном, — сказала девочка. И после этого обращалась уже к голове. — За то, что хотела скинуть тебя в ров.

Барон, как всегда, ничего не ответил. Из уголка его рта свисала ниточка слюны, казавшаяся сухой, как сосулька. Ева подумала, что если бы Валдо увидел такое недвусмысленное свидетельство того, что его господин всё-таки жив, он бы ни за что не отпустил их одних в такое путешествие.

Когда на дорогах никого не было, а человеческое поселение с ночлегом и тёплой едой могло путешественникам только сниться, голова барона гордо реяла на носу их корабля как символ крестового похода против незнания и невежества. Эдгар укреплял её на плечах чучела, правда, несколько другим образом, нежели в первый раз — просто приматывал к позвоночному столбу верёвкой. В загашнике костоправа нашлась вторая шляпа, ещё более потрёпанная, чем его собственная, и великан стал носить её, презентовав барону шляпу с чёрной лентой. Поля там были получше, они загораживали большую часть лица его светлости от любопытствующих взглядов встречных пастухов.

Эдгар сказал, что приближаются границы империи. Рано или поздно люди, которых они встретят, заговорят на другом языке. Ева задумалась, каким образом Эдгар это понял, если единственными собственными его границами были конец предыдущего и начало следующего дня, и великан признался, что это ему поведала старая женщина в какой-то из череды бессчётных деревушек. Старым женщинам можно доверять — так считал Эдгар.

Но Ева и сама видела перемены. Каждый новый закат наступал всегда чуть позже предыдущего, в воздухе с каждым днём было чуть больше тепла, и девочка, вдыхая новые запахи, думала, что вот он — запах песков. Другая старая женщина, однако, сказала Эдгару, что рано ещё называть окружающие пространства тем, что подразумевает под собой глубокое и таинственное слово «юг», а до песков ещё и вовсе не один месяц пути, но Ева решила этому не верить.

По утрам видно, как от земли поднимался пар, а по вечерам, если удавалось, следуя старинной забаве, разогнать веточкой крапивы облака, можно было попробовать пересчитать все до единой звёзды на небе. Было много деревьев с жёсткими зелёными грушами, а ещё маленьких кудрявых кустиков, которые появились как-то неожиданно и сразу заполонили всё вокруг. Дубовые рощи, под сень которых удавалось заглянуть, если туда поворачивала дорога, встречали частыми и крупными, словно драгоценные камни, полянами и какими-то незнакомыми грибами с маслянистыми шляпками. Эдгар поглощал такие грибы за обе щеки, Ева же относилась к ним настороженно — шляпки скользили у неё по ладони, как будто живые, да и пахло от них не так как от белых грибов, которыми в зажаренном виде у них в деревне угощались даже собаки.

Как-то раз, вечером, Эдгар принёс мёртвую птицу. То была птаха размером с пару великаньих кулаков, с белой грудкой, с длинным, встопорщенным хвостом и жёлтыми лапами, которые беспомощно торчали вверх, как стволы деревьев посреди дремучего болота. По перьям ползали муравьи, и Эдгар бережно собрал всех букашек — они разбежались по его необъятной руке, очевидно, считая мускулы и выступающие вены за горы и полноводные реки.

Голова у птички почти отсутствовала. Она была размозжена так, будто, увлёкшись полётом, пернатая врезалась в дерево или была сбита повозкой какого-то важного человека, которому нет никакого дела до птиц. Клюв свёрнут на бок, мягкий пух у шеи пропитан кровью.

— Ей было больно? — спросила Ева.

— Искры жизни здесь больше нет. Это просто косточки и мясо на них, и всякие хитрые связки, которыми всё соединяется, и перья… нет, это больше не птица. Это вроде как жидкая глина, как кирпичи для церквей, или доски, из которых собирают дома.

— Что ты собрался строить?

Эдгар сказал, быстро перекрестившись:

— Кое-что, о чём многие даже не решаются думать.

— Да брось, — сказала Ева, имея намерением развеселить великана. — Я-то тебя знаю. Ты трусливый, как мышка.

— Я просто стараюсь смотреть сразу во все стороны, — голова Эдгара качнулась, напоминая этим движение головы осла, того единственного, который их оставил.

Окутанный заходящими лучами солнца, он разложил тельце птички на бадье, которая служила головой господину Сено-де-Солома.

Наказал Еве:

— Поглядывай по сторонам, да внимательно.

С тем же успехом великан мог швырять в спящего медведя вишнёвыми косточками — внимание девочки сосредоточилось на пальцах Эдгара. В очередной раз девочка поражаясь их чуткости — мелкие детали становились для этих пальцев такими крупными, как вековечныве дубы, как будто обзавелись собственными гербами и суетящимися вокруг слугами. Пёрышки, все до последнего, улеглись в должном порядке.