Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

— Кто умещаются на одной лошади? — не поняла девочка.

— Я хотел изречь, что кости у него были красивые, — ответил великан. — Только и всего.

— Иногда ты начинаешь говорить, как клирик. Загадками.

Эдгар промолчал.

— Ты был когда-то священником? — продолжала допытываться Ева.

— Я священник для того, кто когда-нибудь окажется в земле или на дне сточной канавы. Где здесь благородство? Только мерзость, тлен и мухи. Только дорога к яме с костями. Господь — пастырь человеческой души, и по его слову душа очищается, но кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы по божьему велению у человека выпрямлялись кости?.. Нет! Впрочем, подожди, божья коровка, в монастыре всё тебе растолкуют.

Эдгар надолго замолчал: последние слова его были жёстки, как лежалая корка хлеба. Ева решила оставить его в покое. Казалось, будто под шляпой у великана тягучая аравийская пустыня, о которой девочка слышала лишь сказки, пустыня, наполненная миражами, высохшими растениями и скелетами диковинных существ. Пустыня, по которой путешествуют, заблудившиеся случайно или нарочно, сокрытые от большинства людей мысли и стремления.

Размышляя таким образом, она принялась самозабвенно раскачиваться из стороны в сторону, в такт неспешному покачиванию ослиного крупа. А потом, выждав время, спросила:

— Мама говорит, врачи не ходят даже хорошими дорогами. Вообще никакими дорогами не ходят и не ездят верхом. Они заседают у себя в университетах, в римских землях, в городах Болонье и Салерно… А у тебя на сапогах такой слой грязи, что просто ух! Готова спорить, ты шёл Западной топью.

— Дорога была тяжела, — согласился Эдгар. — Но я и не врач. Врачи оканчивают университеты. Они лечат мудростью древних римских философов, лечат по книгам и клиентами их становятся богатейшие горожане. Приходят к больному на дом, прописывают ему лечение. Потом приходят ещё и ещё, до тех пор, пока человек не выздоровеет или не умрёт.

— Наверное, хорошо, когда кто-то заходит тебя проведать, — сказала Ева.

— Эти люди умны. Но потом внутри них начинает зреть хитрость. На службу их принимает Христос на небесах, свидетельствовавший перед отцом своим Небесным. Вот только, получив благословение, они начинают думать, что подобны древним старцам, даже пыль со стоп которых была священна. Они забывают молитвы, забывают, что тело — лишь уродливый придаток, пусть и занимательный, в этом я спорить не буду… они упиваются своими знаниями, ставят их превыше… — лицо Эдгара дёрнулось, так, будто по нему прошлась невидимая плётка и, как следы от этой плётки, лоб прорезали морщины. Потом он продолжил: — превыше всего. Они приходят проведать, не подошло ли к концу твоё богатство.

— Ты не такой? Ты глупый?

— Неграмотный, как сельдь. Слышал о Гиппократе и Праксагоре, но лишь самую малость.

— Но ты же лечишь! Почему бы тебе не называться врачом?

На длинном лице появилась кривая ухмылка.

— Плоть моя когда-нибудь успокоится на осине, если найдётся ветка, которая меня выдержит. Я начинал как цирюльник. Волосы и ногти были сперва, а кости уже потом, когда стал взрослым. Голые, обнажённые кости вершина моего мастерства, но не врачевание.

Ева продолжала пытливо вопрошать:

— А откуда ты родом?

Этот вопрос поставил Эдгара в тупик. Он открыл рот, чтобы ответить, но ограничился лишь междометьем: «умм»… Потом вдруг с подозрением и почти что ненавистью уставился на Еву.

— Ты что, не помнишь, где ты родился? — усомнилась девочка.

— Ты украла.

— Я? — Ева замотала головой. — Честное слово, у меня ничего нет! Тем более, твоей родины. Можешь посмотреть…

— Ты ношная ведьма. Ведьма-тень. Нету на тебе креста, диавольский морок…

— Но сейчас же день, а я не исчезла! — закричала с возмущением Ева. — И, уж конечно, меня крестили после рождения.

Этот довод неожиданно возымел действие. Эдгар потух, как свечка, которую затушил ворвавшийся в открытую дверь сквозняк. Глаза снова стали похожи на рыбьи; они недвижно смотрели на покачивающийся круп Господа. «Что происходит там, по ту сторону этих глаз?» — спрашивала себя напуганная Ева. А потом, хотя она уже забыла про свой вопрос, уста Эдгара разомкнулись.

— Голова этого человека, — костоправ постучал раскрытой ладонью по лбу, — закостенела, стала вся насквозь твёрдой, как камень. От нежных розовых хрящей, которые обычно бывают под волосами, и туда, глубже, не осталось ничего. Я не помню ни где находилась та деревенька, ни как называлась.

— Свиные хрящики в голове? — озадаченно спросила Ева. — Розовые цветом?

— Может, такие, — сказал Эдгар, — Может, и нет. Я видел только свои.

— Это чушь. В свою голову не заглянешь, как не извернись.

— Я держал их в руках, маленькая улитка. Они были у меня на руках, стекали, струились… Один раз, когда был ещё невысоким и даже собственной матушке доставал только до груди. Видишь, какая у меня плоская голова?

Ева, захваченная возникшей в голове картиной, даже вскочила на ноги. Ей представился великан, держащий в руках странную, мудрёную штуку со множеством ручек, рукояток и носиков, по которым стекала прозрачная жидкость… А в голове у него — ничего, пустота, будто там устроил нору какой-то грызунишка.

— Как же мне увидеть, — сказала девочка, — ты слишком высокий, даже когда сидишь. Кроме того, на тебе эта шляпа…

Эдгар сорвал головной убор, опустил поводья. Девочка смотрела, как голова спутника, похожая на планирующее с ветки осиное гнездо, бесконечно долго спускается к ней. Он опустился на колени, потом упёрся руками в качающийся пол, как будто приготовился совершить земной поклон. Голова костоправа и правда очень необычной формы. Будто камень, один конец которого за тысячелетия уступил мягкой, дебелой, но такой упрямой земле, и распрямился, разгладился в угоду её пальцам.

— Здесь, прямо в центре, была дырка, — послышался низкий, гудящий голос. Девочка зачарованно коснулась пальцами места, где у обычных людей должна быть макушка и Эдгар едва не свалился кубарем вперёд, под колёса, без конца осеняя себя, Еву, всё вокруг крёстным знамением. Шляпа улетела бы прочь, если б девочка не схватилась за неё, как утопающий за ветку. Осёл остановился, повернул к ним морду и наградил долгим удивлённым взглядом.

Когда, наконец, всё успокоилось (Эдгар, видя, что Ева не растворяется в воздухе и не корчится в белом пламени, вновь угнездился на своём насесте), девочка спросила:

— Кто, всё-таки, это сделал?

Цирюльник нехотя ответил:

— Один мальчишка, который говорил: «ты порось». «Ты — неразумная тварь».

— Он называл тебя поросем?

— Разломил голову камнем, и оставил умирать возле реки. Таким меня нашёл и учитель.

— Ты отомстил ему потом? Тому мальчишке?