Владимир Леский - Чёрный став

В дворцовой роще от ветвистых старых лип было еще темнее, чем в поле. Между деревьев и в стенах развалин шел какой-то шорох, слышались вздохи, шепот, шуршание в обломках камней; то могла быть ночная жизнь летучих мышей, ящериц или просто дыхание ночного ветерка; могло быть также, что здесь где-нибудь приютились и спали такие же бездомные, пришлые бродяги, как и Родион. Прислушавшись к тишине, полной непонятных звуков, Родион спокойно растянулся на земле, подложив под голову свою торбу и бубен. Он ничего не боялся: нищета и убогость оберегали его от злых людей, а нечистая сила, по его мнению, нисколько не интересовалась им; он был глубоко убежден, что такой «закорюки», как он, «чертяке не треба». Крепкий сон вместе с сладким отдыхом тотчас же обнял его уставшее тело, и он густо захрапел, спугнув своим могучим храпом все таинственные звуки ночной рощи и старых развалин…

Родиону немного нужно было времени, чтобы выспаться: его тело, несмотря на убогость, обладало таким избытком жизненной энергии, что не могло долго находиться в беэдействии и удовлетворялось самым коротким отдыхом.

Он проснулся, когда едва только забрезжил рассвет и из темноты чуть заметно выступили стволы окружавших его деревьев.

Открыв глаза, он тотчас же сел, почесался с одного бока, потом с другого, и надел на голову свой ободранный с краев и с дыркой посредине брилль; перекинув через плечо веревку торбы и сунув под свитку бубен, он стал, при помощи «ципка», подниматься на своих «закорюках». Нужно было спешить в Батурин, — жизнь на ярмарках начиналась рано, и к развалинам уже доносился смутный гул пробуждавшегося села.

Но тут вдруг Родион увидел нечто странное, приковавшее к себе его внимание — и он снова опустился на землю. В просвете между двух лип в синеватом сумраке начинавшегося утра видно было, как вблизи развалин какой-то человек, высокий, широкоплечий, в сивой шапке, с широким красным поясом вокруг стана, возился, нагнувшись над большим камнем, до половины вросшим в землю, стараясь его приподнять или сдвинуть с места. Ему долго это не удавалось; он брал его руками то с одной стороны, то с другой, заходил туда и сюда, — но камень не поддавался и не трогался с места. Утомившись, мужик выпрямлялся, отирал рукавом свитки пот со лба и, отдохнув и оглядевшись по сторонам, точно боясь, чтобы его кто-нибудь не увидел, снова принимался за работу. У него была большая рыжая борода и длинные усы; Родион нигде раньше не видал этого человека. Что он тут делает? Зачем ему понадобилось поднимать этот камень?..

Рыжебородый мужик был, по-видимому, очень силен, потому что огромный камень, стиснутый между его рук, в конце концов качнулся и сдвинулся в сторону. Незнакомец, отдохнув немного, вынул что-то из-под своей свитки, положил в углубление под камень и снова поставил его на место. Оглядев его со всех сторон, он потрогал камень еще ногой и, убедившись, что он стоит крепко, пошел прочь от него, по направлению к Мазепову Городищу. По дороге он все оглядывался назад и по сторонам; Родиона он так и не заметил. Скоро его не стало видно за деревьями Семибал-ки…

Родион подождал немного, потом поднялся и заковылял к камню. Его так сильно разбирало любопытство, что он уже не спешил на ярмарку, решив раньше узнать, в чем тут было дело…

Он опустился на землю у камня, потрогал его руками и покачал головой: нет, не сдвинуть ему эту глыбу! Руки у него, правда, сильные, но к этим рукам для такой работы нужно иметь еще и здоровые, крепкие ноги, а ему этого-то как раз и недоставало. Он повертелся около камня туда и сюда, оглядел его со всех сторон, подумал — и принялся по-собачьи рыть землю обеими руками, подрываясь под камень с той стороны, где он менее глубоко сидел в земле.

Родион работал долго, пот лил с него ручьями; он вытирал лицо черными от земли руками, размазывая по лбу и шее грязь, и снова принимался за рытье, бормоча про себя с хитрым смешком:

— Ось отколупаем, та побачим, что оно такое…

Уже совсем рассвело, уже солнце поднялось из-за развалин и ярмарка гудела в Батурине вовсю, — а Родион все еще рыл с упорством идиота, медленно, но верно приближаясь к цели. Когда, наконец, ногти его пальцев царапнули по нижней стороне камня — он растянулся на животе, усиленно шаря под ним руками, воткнув в вырытую им яму и свой бульбообразный нос точь-в-точь, как это делают, роясь в земле, собаки.

Его скуластое, запачканное жирным черноземом лицо вдруг все расплылось и задергалось от радостного смеха: пальцы его нащупали что-то такое, что не было ни землей, ни камнем и что, вероятно, и было положено туда рыжебородым мужиком.

— Го-го-го! — весело заржал Родион. — Таки достал!.. А как же!.. От тебе и заховал!.. Го-го-го!..

Он долго, сосредоточенно, сидя у камня, рассматривал свою находку, потом сунул ее за пазуху, поднялся и торопливо, словно у него на ярмарке было очень важное дело, заковылял к Батурину.

Наливайко перенес на ярмарку большую часть своих товаров. Он теперь торговал не только кожами, но и готовыми хомутами, чоботами, башмаками для баб и детей, сафьянными сапожками и черевичками для девчат. Стены ярмарочной лавки он завесил плахтами, углы украсил цветными и вышитыми рушниками.

— Тут добре посидеть и побалакать! — говорили покупатели, с удовольствием после толкотни на площади под знойным солнцем рассаживаясь на скамейках в прохладном полусумраке лавки.

По одну сторону торговли Наливайко раскинулся полотняный навес еврейки Стеси, где целый день беспрерывно кипел огромный двухведерный самовар и за длинными столами пили чай ярмарочные купцы и покупатели, пыхтя и отдуваясь от жары, сдвинув бараньи шапки с потных лбов на затылки, расстегнув вороты сорочек, чтобы освежить свои загорелые, волосатые груди…

По другую сторону стоял лоток бабки Фочихи, весь заваленный и увешанный вязками бубликов — простых, сдобных, яичных, сахарных — разных величин, начиная от таких больших, что в них можно продеть голову, и кончая совсем маленькими, похожими на мониста из орешков, нанизанных на нитку. За прилавком лотка сидела дочка Фочихи, Наталка, — старуха дома пекла бублики, боясь, что ее запаса не хватит для продажи на все дни ярмарки. Наталка была одета в свое лучшее праздничное платье — в синюю бархатную кирсетку, ярко вышитую разноцветными шелками сорочку, червонную плахту и желтый передник; в толстую русую косу, которую она держала на своей высокой груди, она вплела множество пестрых лент; на шее у нее звенели стеклянные мониста, а немного ниже — целый ряд старинных дукатов, припаянных к серебряной цепочке…

Круглые щеки Наталки пылали от удовольствия, синие глаза сияли на загорелом лице как два маленькие оконца, открытые в голубое небо. Она бойко, смеясь и конфузясь от шуток покупателей, торговала бубликами, которые разбирали у нее и про запас, десятками длиннейших вязок, и для поедания тут же, походя или с чаем под навесом гостеприимной Стеси…