Сергей Головачёв - Приди и узри

Сто лет назад форт превратили в место казни для государственных преступников царского режима. Военных здесь расстреливали, а политических вешали. На плане крепости чётко виден довольно большой огороженный участок с недвусмысленной надписью «8 виселиц».

Это лобное место под горой в широком провале между речкой Лыбедь, текущей сейчас в бетонных берегах, и казармой на вершине горы, там, где стоят сейчас вышки секретного объекта, и назвали позднее киевской Голгофой, которая стала ныне главной достопримечательностью Лысой горы. За 10 лет три палача успели казнить здесь более 200 человек. И это был третий пласт неупокоенных душ.

Именно в этой, заросшей столетними грабами, чаще и находилась могила знаменитого революционера-анархиста Дмитрия Богрова, известного также под именем платного агента-осведомителя Аленского, прославившегося тем, что в Киевском оперном театре во время второго антракта спектакля «Сказки о царе Салтане» смертельно ранил двумя выстрелами из браунинга председателя Совета министров России Петра Столыпина, прозванного «вешателем» за содействие многочисленным казням террористов через повешение.

Не будь этих выстрелов, революционное движение в России было бы окончательно задушено «столыпинским галстуком» и не было бы ни мировой войны, ни падения царского режима, ни последовавших затем погромов, ни самой великой октябрьской социалистической революции, на семьдесят лет перевернувшей мир. Но выстрелы прозвучали, лучший из государственных деятелей был убит, и мир перевернулся.

Тройной агент Богров, завербованный немецкой разведкой и оставивший в дураках не только царскую охранку, но и своих товарищей по партии, был, естественно, вскоре повешен. И не где-нибудь, а на Лысой горе, на киевской Голгофе.

Когда его подвели к виселице и спросили о последнем желании, он ответил, что хочет поговорить с раввином. Этого ему не дозволили, поскольку раввина рядом не было, и тотчас надели на голову мешок. А чтобы никто не нашёл его могилу, выкопанную неподалёку от места казни, по ней специально прошлась рота солдат. Могилу, кстати, ищут до сих пор, о чём свидетельствуют многочисленные вырытые вокруг ямы.

Неугомонный дух его, ставший впоследствии стражем Лысой горы, всегда был в курсе всего, что происходило на горе, и знал в лицо всех, кто заходил туда с недобрыми намерениями. Охраняя пределы Лысой горы от убийц и самоубийц, предостерегая их от совершения насилия, он пугал их всех своим видом, появляясь перед ними то в образе человека с мешком на голове, то в чёрном фраке и со «столыпинским галстуком» на шее — обрывком верёвки с затянутой петлёй, с которой он и был погребён более ста лет тому назад.

Именно сюда, к погосту на Голгофе, и направляла свой путь Веда, ведомая собакой-поводырём. Они двигались теперь вдоль ручья Маричанка, скрытого внизу за деревьями в непролазной чаще урочища. На противоположной стороне оврага находился пустырь, который никогда и никем не заселялся.

(Спустя четыре года, пустырь этот уже не узнать — сюда навезли тонны песка и на насыпном грунте построили четыре четырёхэтажных здания с плоской крышей. Чуть далее, к северу, там, где Стратегическое шоссе вливается в Сапёрно-слободскую улицу, возвели ещё несколько многоэтажек. Южнее, на Лысогорской улице, уже давно повыкорчёвывали все дубы и грабы под строительство нового микрорайона. Началась объявленная ранее крупномасштабная застройка Лысой горы. Заказчики не прислушались к мнению общественности, что строить что-либо в заповеднике и вокруг него нельзя, тем более в таком опасном для здоровья месте.)

Неожиданно с той стороны урочища до неё донёсся детский визг и крик, словно кто-то звал на помощь: «Ма! Ма!». Веда прислушалась. Девичий крик повторился. «Марк! Марк!» — звонко звала кого-то девочка. Ей отозвался невнятный мальчишеский голос, и всё завершилось дружным смехом . Нет, это была не Зоя.

Напротив располагался трёхкорпусный общеобразовательный комплекс «Мицва 613», состоящий из средней школы и детского сада, где детей с трёх лет обучали шестьсот тринадцати заповедям, из которых триста шестьдесят пять, по числу дней в году, запрещали что-либо делать.

Остальные двести сорок восемь, по числу костей и органов в человеческом теле, предписывали исполнение определённых вещей. Странно было только, что столь нужное общеобразовательное учреждение находилось в столь небезопасном для детей месте.

Впрочем, Веда ничего странного в подобном соседстве не находила, ведь место это было священным, подобным тому, которое располагалось на земле обетованной. Единственное отличие состояло в том, что на той Голгофе преступников распинали, а на здешней вешали.

Хаски привёл её к вышкам. Она поняла это по слабому гудению трансформаторной будки за бетонным забором секретного объекта.

— Веди на Голгофу! — приказала она.

Вначале собака-поводырь потянула Веду направо — туда, где заканчивалась двухколейная грунтовая дорога и начиналось асфальтовое покрытие, затем повела её вдоль забора. Исходив всю гору вдоль и поперёк, Веда за всю свою долгую жизнь ни разу не удосужилась побывать внутри этого таинственного режимного объекта, который вначале охраняли солдаты внутренних войск, а затем вневедомственная охрана с собаками.

На огромной территории, кроме пяти радиовышек и главного двухэтажного корпуса находилось ещё несколько кирпичных строений. Площадь секретного объекта № 7 была неправильной геометрической формы и выглядела на карте, как перевёрнутый дом с двухскатной крышей или как широкий в основании прямоугольник, соединённый с неравнобедренным треугольником.

Учуяв Хаски, сторожевые собаки за забором подняли оглушительный лай. Одна из них даже вылезла из норы под забором и стала тявкать, наступая сзади на них. Не обращая на лай никакого внимания, Хаски невозмутимо вёл Веду за собой. Не доходя до въездных ворот, с натянутой на каркас металлической сеткой, он повернул с асфальтовой дороги налево, и Веда почувствовала под ногами тропинку, спускающуюся в пологий яр.

Заросший вековыми грабами, под сплетённой воедино кроной он хранил мрачное молчание. Кое-где деревья уже повалились на землю — то ли от старости, то ли после бури, создав надломленными, ощерившимися стволами непроходимые дебри. Некоторых из них уже гнили, издавая влажный запах гнили. Чуть ниже располагались развалины двух кирпичных строений под плоскими крышами со зловещими тёмными провалами от окон и дверей. Между ними прятался вход в раскопанный грот.

Но когда-то здесь было пусто, за исключением поставленных в ряд восьми виселиц. Под покровом ночи сюда при свете фонарей заезжали чёрные кареты. Из одной из них выводили осуждённых, из другой выходили судебный пристав, священник и врач, из третьей вылезал палач, который после оглашения приговора и отпускания грехов приводил его в исполнение. Как только врач констатировал смерть, тела тут же бросали в вырытые могилы, закапывали и утаптывали.