Стивен Кинг - Армагеддон

— Ну, входите, — сказал Гарольд. — Собственно говоря, вы мой первый гость. Несколько раз заходили Фрэнни и Стью, но они не в счет.

— Улыбка Гарольда стала немножечко грустной, и Ларри почувствовал к нему жалость.

— Я рад, — сказал он.

— Если вы не возражаете, я пока отложу карамель — сейчас я не ем сладкого, пытаюсь похудеть. Но вино стоит попробовать ради такого случая. Вы пересекли всю страну, ориентируясь по нашим надписям. Это вам не фунт изюма. Вы должны мне об этом рассказать. А пока садитесь вон на тот зеленый стул.

«Странно, — подумал Ларри, — он говорит, как политик, — гладко, быстро, бойко.»

Гарольд ушел за рюмками, а Ларри сел на зеленый стул. Он огляделся. Ну, не самая замечательная на свете гостиная, но с ворсистым ковром и кое-какой современной мебелью она будет выглядеть неплохо. Лучше всего был камин. Прекрасная ручная работа. Но один кирпич в кладке держался на честном слове. Ларри показалось, что он выпал, а потом его небрежно сунули на место.

Он встал и вынул кирпич из кладки. Гарольд продолжал хозяйничать где-то внизу. Ларри уже собирался вложить кирпич на место, когда заметил в образовавшейся дыре толстую тетрадь для записей. Чувствуя легкий стыд, он положил кирпич на место как раз в тот момент, когда шаги Гарольда стали подниматься с нижнего этажа. Когда Гарольд вернулся в гостиную с двумя бокалами в руках, Ларри уже снова сидел на зеленом стуле.

— Я их споласкивал внизу, — сказал Гарольд. — А то они запылились.

— Красивые, — сказал Ларри. — Слушай, я не уверен, что с этим Бордо все в порядке. Может так получиться, что ты готовил рюмки для уксуса.

— Кто не рискует, — сказал Гарольд с улыбкой, — тот не выигрывает.

От улыбки Гарольда Ларри почему-то стало немного не по себе, и он поймал себя на мысли о том, кому принадлежит эта тетрадь — Гарольду или предыдущему владельцу дома. А если это тетрадь Гарольда, то что, черт возьми, там может быть написано?

Они открыли бутылку Бордо и к общему удовольствию обнаружили, что вино прекрасное. Через полчаса они уже пребывали в состоянии приятного легкого опьянения, причем Гарольд в большей степени, чем Ларри. Но улыбка по-прежнему блуждала у него на губах. Собственно говоря, она стала шире.

Язык у Ларри слегка развязался, и он спросил:

— Эти плакаты. Насчет общего митинга восемнадцатого числа. Как получилось, что ты не вошел в состав этого комитете, Гарольд? По-моему, такой парень, как ты, обязательно должен был там оказаться.

Улыбка Гарольда стала еще шире.

— Ну, я еще ужасно молод. Наверное, они думают, что у меня не хватает опыта.

— По-моему, это свинство с их стороны. — Но действительно ли он так считал?

— Ну, кто знает, что ждет нас в будущем! — сказал Гарольд, широко улыбаясь. — У каждой собаки есть свой день.

Ларри ушел в пять часов вечера. Он расстался с Гарольдом дружески. Тот пожал его руку и улыбнулся на прощанье, сказав, чтобы Ларри заходил почаще. Но у Ларри появилось ощущение, что Гарольду будет абсолютно наплевать, если они никогда больше не встретятся.

Он медленно прошел по цементной дорожке и обернулся, чтобы помахать на прощанье, но Гарольд уже скрылся в доме. Дверь была закрыта.

От вина у него немного заболела голова, и он попытался убедить себя в том, что тот легкий озноб, который он почувствовал дома у Гарольда, является всего лишь одним из проявлений незначительного похмелья. Мысли его спутались. Он неожиданно ощутил уверенность, что Гарольд наблюдает за ним из-за задернутых штор, и руки его сжимаются, словно он хватает кого-то за горло, а улыбка его превращается в оскал ненависти… У КАЖДОЙ СОБАКИ ЕСТЬ СВОЙ ДЕНЬ.

И в тот же миг он вспомнил о ночи, проведенной в Беннингтоне, когда он проснулся с ужасным чувством, что в темноте кто-то есть… и как потом он услышал (или это ему только приснилось?) приглушенный звук каблуков, уходящих на запад.

ПРЕКРАТИ. ПРЕКРАТИ ВООБРАЖАТЬ ВСЯКУЮ ЕРУНДУ.

И неожиданно он поймал себя на том, что вспоминает, как в детстве ходил с мамой в зоопарк в Бронксе. Они вошли в помещение, где жили обезьяны, и запах ударил ему в нос, как кулак. Он повернулся и хотел выбежать на улицу, но мама остановила его.

«Просто дыши, Ларри, — сказала она. — И через пять минут ты не будешь чувствовать никакого запаха вообще.»

И он остался, хотя и не поверил ей. Но оказалось, что она была права. Взглянув на часы, он увидел, что они провели у обезьян около получаса, и он уже не мог понять, почему входящие леди зажимают нос, а на лице у них появляется гримаса отвращения. Он сказал об этом своей матери, и Элис Андервуд засмеялась.

«Пахнет-то по-прежнему плохо, но не для тебя».

«Как это получается, мамочка?»

«Я не знаю. Это доступно каждому. А теперь скажи самому себе: «Сейчас я вдохну настоящий запах обезьяньего жилища», и потяни носом.»

Он так и сделал и вновь ощутил зловоние. На этот раз оно было даже сильнее и омерзительнее, чем в самом начале. Сосиски и вишневый пирог рванулись вверх, но он выбежал на свежий воздух и с трудом сумел побороть рвоту.

«Это селективное восприятие, — подумал он, — и она знала, что это такое, даже если ей и не было известно, как это называется. — Он услышал голос своей матери: — А теперь скажи самому себе: «Сейчас я вдохну настоящий запах Боулдера». И он ощутил этот запах. Он ощутил запах медленного разложения за закрытыми дверьми и задернутыми шторами.

Он пошел быстрее, чуть ли не пустившись бегом, вдыхая это сочное, густое зловоние, которое он — как и все остальные — давно перестал сознательно ощущать, потому что оно было повсюду.

Вино и шоколадная карамель рванулись вверх. Это обезьянья клетка, из которой он никогда не выберется, разве что если поедет на необитаемый остров, и хотя до сих пор он ненавидел рвоту больше всего на свете, такое чувство, что сейчас…

— Ларри? С тобой все в порядке?

Ларри вздрогнул от удивления. Это был Лео. Он сидел на бордюре в трех кварталах от дома Гарольда и играл шариком для пинг-понга.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Ларри.

— Я хотел, чтобы мы пошли домой вместе, — смиренно сказал Лео, — но мне не хотелось заходить в дом того парня.

— Почему? — спросил Ларри и сел на бордюр рядом с Лео.

Лео пожал плечами.

— Я не знаю.

— Лео?

— Что?

— Для меня это очень важно, потому что Гарольд мне нравится. У меня к нему двойственное чувство. Тебе когда-нибудь приходилось двойственно относиться к кому-нибудь?

— Мое чувство к нему однозначно.

— И что же это за чувство?

— Страх, — просто ответил Лео. — Мы можем пойти домой к маме-Надин и маме-Люси?

— Конечно.

Они пошли по Арапахоу. Лео продолжал играть с шариком для пинг-понга.

— Извини, что тебе пришлось так долго ждать, — сказал Ларри.