Джеймс Герберт - Святыня

— Кто там?

От пробежавшего по плечам холодного воздуха он поежился.

— Это мы, привидения! — донесся ответ. — Вы бы спустились и открыли нам!

Хэган высунулся из окна и попытался заглянуть на крыльцо внизу. Фигура вышла на открытое место, но виднелась неотчетливо.

— У нас тут — у вас тут — неотложное дело! — послышался голос.

Человек вроде бы что-то держал в руках.

Священник быстро вернулся и надел на пижаму халат. Забыв про тапочки, он прошлепал босыми ногами по холодным ступеням вниз и, включив свет в прихожей, на несколько мгновений замер у входной двери, не решаясь открыть ее. Хотя деревня была рядом, церковь и дом священника стояли особняком С трех сторон их окружали леса и поля, а для связи с прихожанами служило шоссе перед фасадом Отец Хэган был не из робкого десятка, но жизнь рядом с кладбищем неминуемо сказывалась. Стук кулаком по дереву снова вывел его из задумчивости.

Прежде чем открыть дверь, Хэган включил свет на крыльце.

Стоявший там человек сам казался напуганным, хотя и попытался улыбнуться. Его лицо вытянулось, побелело.

— Нашел вот, бродя вокруг, — объяснил незнакомец, кивая головой.

Он протянул священнику свою ношу, и Хэган увидел хрупкое маленькое тело в ночной рубашке, длинные волосы. Похоже, девочка, хотя лица не разглядеть.

— Несите ее внутрь, скорее, — сказал он, отступая.

Священник запер входную дверь и велел незнакомцу следовать за собой, потом включил в гостиной свет и электрокамин.

— Положите ее на диван. Я принесу одеяло. Она, должно быть, замерзла.

Мужчина, хмыкнув, положил девочку на мягкие подушки, потом опустился на колени и убрал с ее лица длинные белокурые волосы. Хэган вернулся и осторожно прикрыл неподвижное тело одеялом Несколько мгновений он внимательно смотрел на спокойное лицо девочки, потом снова обернулся к мужчине, принесшему ее в дом.

— Расскажите мне, что произошло.

Незнакомец пожал плевами. Ему было под тридцать или чуть за тридцать, и ему не мешало бы побриться; на нем был вельветовый пиджак с поднятым от холода воротником и то ли синие брюки, то ли джинсы. Его светло-русые волосы, хотя и не очень длинные, были всклокочены.

— Она перебегала дорогу — я еле успел затормозить. Думал, сшибу ее. — Мужчина помолчал и посмотрел на девочку. — Она спит?

Священник приподнял ей веко. Зрачок смотрел на него, не вздрагивая.

— Не думаю. Кажется, она… — Хэган не закончил фразу.

— Она не остановилась, когда я окликнул ее, и я побежал за ней, — продолжал мужчина — Она побежала прямо к церкви, потом обогнула ее и направилась на кладбище. Я чертовски перепугался. — Он покачал головой и снова пожал плечами, словно снимая напряжение. — У вас есть какие-нибудь предположения, кто это?

— Ее зовут Алиса, — тихо проговорил священник.

— Зачем она бежала сюда? Откуда она?

Отец Хэган пропустил вопросы мимо ушей.

— Она… Она перелезла через ограду позади церковного двора?

Мужчина кивнул.

— Угу. Побежала на луг. А как вы узнали?

— Расскажите мне в точности, что случилось.

Незнакомец огляделся.

— Не возражаете, если я на минутку присяду? Что-то нош трясутся.

— Извините. Вы, должно быть, перенесли страшное потрясение, когда чуть не наехали на нее.

— Это чертово кладбище так на меня повлияло. — Он с облегчением опустился в кресло и протяжно вздохнул. Но тут же на его лицо снова вернулась тревога — Послушайте, не лучше ли вызвать врача? Девочка, похоже, плоха.

— Да, я позвоню. Но сначала расскажите, что произошло, когда она выбежала в поле.

Мужчина, казалось, испытал замешательство.

— Вы ее отец? — спросил он; острые голубые глаза смотрели прямо в лицо священнику.

— Отец, но не ее. Это Католическая церковь, и я в ней священник, отец Хэган.

Мужчина разинул рот, потом понимающе кивнул.

— Конечно, — сказал он, выдавив короткую улыбку. — Я должен был догадаться.

— А вы мистер?..

— Джерри Фенн. — Репортер решил пока не сообщать священнику, что он из «Курьера». — Вы живете здесь один?

— Я держу экономку, она приходит днем А так — да, живу один.

— Жутко.

— Вы собирались рассказать мне…

— Ах да. Луг. Надо сказать, это было странно. Я пошел за ней и увидел, что она стоит на коленях в траве. Она даже не дрожала, а просто смотрела вперед и улыбалась.

— Улыбалась?

— Да, ее лицо сияло. Как будто она смотрела на что-то, понимаете? На что-то такое, что радовало ее. Но все, что она могла видеть, это огромное старое дерево.

— Дуб.

— М-м-м? Да, наверное. Было слишком темно, чтобы рассмотреть.

— Дуб — единственное дерево на лугу.

— Тогда, наверное, это был дуб.

— И что произошло?

— Потом случилось самое странное. Конечно, это все была какая-то чертовщина — простите, святой отец, — но тут вообще ничего не понять. Я подумал., что она ходит во сне — или, точнее сказать, бегает, — и тронул ее за плечо. Легонько, понимаете? Я не хотел пугать ее. А она все с той же улыбкой проговорила: «Какая она красивая!» — как будто видела кого-то под деревом.

Священник замер и уставился на Фенна с таким напряжением, что репортер умолк; и приподнял брови.

— Я сказал что-то особенное?

— Вы сказали, что девочка заговорила Алиса говорила с вами?

Фенна поразила реакция священника, и он заерзал в кресле.

— В действительности она говорила не со мной. Скорее сама с собой. Что-то не так, святой отец?

Священник посмотрел на девочку и легонько погладил ее ладонью по щеке.

— Алиса глухонемая, мистер Фенн. Она не может говорить и не слышит.

Фенн перевел взгляд со священника на бледную, неподвижную девочку. Такую хрупкую, маленькую и такую беззащитную.

Чья-то рука легонько хлопнула Фенна по плечу.

— Привет, Джерри! Ты, кажется, на этой неделе переключился на кладбища.

Фенн взглянул на проходящего мимо Морриса, одного из тринадцати младших редакторов «Курьера», который полуобернулся к нему, но не остановился, шагая к своему рабочему месту.

— Что? Да, но ты же не знаешь, как все было на самом деле, — машинально ответил репортер.

Он снова сосредоточился на пишущей машинке, быстро перечитал только что напечатанную строчку и, удовлетворенно хмыкнув, продолжил быстро тыкать в клавиши указательными пальцами. Фенн не обращал внимания на окружавшую его суматоху: шум других изношенных, требующих ремонта пишущих машинок, внезапную ругань и еще более внезапные взрывы грубого хохота, мешанину запахов и голосов. Гвалт в течение дня неизменно возрастал; безумие прерывалось, лишь когда вечерняя редакция в 3.45 пополуночи отправлялась на покой. Все репортеры вскоре осваивали искусство уходить в себя и не замечать внешнего шума, их мысли, руки и черные знаки на бумаге сплетали собственный хрупкий кокон уединения.