Артур Конан Дойль - Перстень Тота. Сборник рассказов

— В чем дело? — спросил он. — Что это за новый каприз? С какой стати вы бродите по дому? И почему не ложитесь?

— Мне не спится, — ответила она томным, усталым голосом. Если она когда-то была актрисой, то не позабыла свою профессию.

— Могу ли я дать один совет? — сказал он все тем же издевательским тоном. — Чистая совесть- превосходное снотворное.

— Этого не может быть,- ответила она,- ведь вы-то спите прекрасно.

— Я только одного стыжусь в своей жизни,- сказал он; от гнева волосы у него встали дыбом, и он стал похож на старого какаду.- И вы прекрасно знаете, чего именно. За эту свою ошибку я и несу теперь наказание.

— Не только вы, но и я тоже, учтите!

— Ну, вам-то о чем жалеть! Это я унизился, а вы возвысились.

— Возвысилась?

— Да, возвысились.Я полагаю, вы не станете отрицать,что сменить мюзик-холл на Маннеринг-холл — это все-таки повышение. Какой я был глупец, что вытащил вас из вашей подлинной стихии!

— Если вы так считаете, почему же вы не хотите развестись?

— Потому что скрытое несчастье лучше публичного позора. Потому что легче страдать от ошибки, чем признать ее. И еще потому, что мне нравится держать вас в поле зрения и знать, что вы не можете вернуться к нему…

— Вы негодяй! Трусливый негодяй!

— Да, да, миледи. Я знаю ваше тайное желание, но оно никогда не сбудется, пока я жив, а если это произойдет после моей смерти, то уж я позабочусь, чтобы вы ушли к нему нищей. Вы с вашим дорогим Эдвардом никогда не будете иметь удовольствия расточать мои деньги, имейте это в виду, миледи. Почему ставни и окно открыты?

— Ночь очень душная.

— Это небезопасно. Откуда вы знаете, что там снаружи не стоит какой-нибудь бродяга? Вы отдаете себе отчет, что моя коллекция медалей самая ценная в мире? Вы и дверь оставили открытой Приходи кто угодно и обчищай все ящики!

— Но я же была здесь

— Я знаю. Я слышал, как вы ходили по медальной комнате, поэтому я и спустился. Что вы тут делали?

— Смотрела на медали. Что я могла еще делать?

— Такая любознательность — это что-то новое.

Он подозрительно взглянул на нее и двинулся к внутренней комнате; она пошла вместе с ним.

В эту самую минуту я увидел одну вещь и страшно испугался. Я оставил свой складной нож открытым на крышке одного из ящиков, и он лежал там на самом виду. Она заметила это раньше его и с женской хитростью протянула руку со свечой так, чтобы пламя оказалось перед глазами лорда Маннеринга и заслонило от него нож. Потом она накрыла нож левой рукой и прижала к халату — так, чтобы муж не видел. Он же осматривал ящик за ящиком — в какую-то минуту я мог бы даже схватить его за длинный нос, но медалей как будто никто не трогал, и он, все еще ворча и огрызаясь, зашаркал вон из комнаты.

Теперь я буду больше говорить о том, что я слышал, а не о том, что видел, но клянусь, это так же верно, как то, что придет день, когда я предстану перед создателем.

Когда они перешли в другую комнату, он поставил свечу на угол одного из столиков и сел, но так, что я его не видел. А она, должно быть, встала позади него, потому что пламя ее свечи отбрасывало на пол перед ним длинную бугристую тень. Он заговорил об этом человеке, которого называл Эдвардом, и каждое его слово жгло, как кислота. Говорил он негромко, и я не все слышал, но из услышанного можно было понять, что ей легче было бы вынести удары хлыстом. Сперва она раздраженно отвечала ему, потом умолкла, а он все говорил и говорил своим холодным, насмешливым голосом, издевался, оскорблял и мучил ее, так что я даже стал удивляться, как у нее хватает терпения стоять там столько времени молча и слушать все это. Вдруг он резко выкрикнул:

— Не стойте у меня за спиной! Отпустите мой воротник! Что? Вы осмелитесь поднять на меня руку?

Раздался какой-то звук вроде удара, глухой шум падения, и я услышал, как он воскликнул:

— Боже мой, это же кровь!

Он зашаркал ногами, словно хотел подняться, потом еще удар, он закричал: «Ах, чертовка!»- и все затихло, только слышно было, как что-то капало на пол.

Тогда я выскочил из-за занавеса и, дрожа от ужаса, побежал в соседнюю комнату. Старик сполз с кресла, халат у него задрался на спину, собрался складками и стал похож на огромный горб. Голова свалилась набок, очки в золотой оправе все еще торчали у него на носу, а маленький рот раскрылся, как у дохлой рыбы. Я не видел, откуда идет кровь, но еще было слышно, как она барабанит по полу. Леди стояла за ним со свечой, которая освещала ее лицо. Губы у нее были сжаты, глаза сверкали, на щеках горели пятна румянца. Теперь она стала настоящей красавицей — красивее женщины я в жизни не видывал.

— Вы добились своего! -сказал я.

— Да, — ответила она ровным голосом, — я этого добилась.

— Что же вы теперь будете делать? — спросил я. — Вас притянут за убийство как пить дать.

— Обо мне не беспокойтесь. Мне незачем жить, и все это не имеет значения. Помогите посадить его прямо. Очень страшно смотреть на него, когда он в такой позе!

Я выполнил ее просьбу, хотя весь похолодел, когда до него дотронулся. Кровь попала мне на руку, и меня затошнило.

— Теперь, — сказала она, — пусть эти медали лучше достанутся вам, чем кому-нибудь другому. Берите их и идите.

— Не нужны они мне. Я хочу только уйти отсюда. Я в такие дела никогда еще не впутывался.

— Глупости! — сказала она. — Вы пришли за медалями, и они ваши. Почему же вам их не взять? Никто вам не мешает.

Я все еще держал мешок в руке. Она открыла ящик, и мы с ней побросали в мешок штук сто медалей. Они все были из одного ящика, но выбора у меня не было: не мог я там дольше находиться. Я кинулся к окну, потому что самый воздух этого дома казался мне отравленным после всего, что я видел и слышал. Я оглянулся; она стояла там, высокая и красивая, со свечой в руке — совсем такая же, как в ту минуту, когда я впервые ее увидел. Она помахала мне рукой на прощание, я махнул ей в ответ и спрыгнул на гравиевую дорожку.

Слава богу, я могу, положа руку на сердце, сказать, что никогда никого не убивал, но могло быть и по-иному, если бы я сумел прочесть мысли этой женщины. В комнате оказалось бы два трупа вместо одного, если бы я мог понять, что скрывается за ее прощальной улыбкой. Но я думал только о гом, как бы унести ноги, и мне в голову не приходило, что она затягивает петлю на моей шее. Я стал пробираться в тени дома тем же путем, каким пришел, но не успел я отойти на пять шагов от окна, как услышал дикий вопль, поднявший весь приход на ноги, а потом еще и еще.

— Караул! -кричала она. — Убийца! Убийца! Помогите! — И голос ее в ночной тишине разносился далеко окрест. От этого ужасного крика я прямо оторопел. Сразу же замелькали огни, распахнулись окна не только в доме сзади меня, но и в домике привратника и в конюшнях передо мной. Я помчался по дороге, как испуганный кролик, но, не успев добежать до ворот, услышал, как они со скрежетом захлопнулись. Тогда я спрятал мешок с медалями в сухом хворосте и попробовал уйти через парк, но кто-то заметил меня при свете луны, и скоро с полдюжины людей с собаками бежали за мной по пятам. Я припал к земле за кустами ежевики, но собаки одолели меня, и я был даже рад, когда подоспели люди и помешали им разорвать меня на части. Тут меня схватили и потащили обратно в комнату, из которой я только что ушел.