Михаил Ахманов - ЛУНА КТУЛХУ

В общем, обычный дезертир, бежавший с развалившегося южного фронта.

Однако все это меня не интересовало. У меня было конкретное задание, и мне надлежало его выполнить. На транспорт надежды было мало, да и ямщиков, обычно толпившихся возле вокзала, сейчас видно не было.

В итоге мне ничего не оставалось как идти пешком, что в общем в мои планы не входило. Путешествие по городу, охваченному революцией — не самое приятное время препровождение. Однако выхода не было. Я конечно мог не идти к Юсупову, а отправиться в один из особняков нашей семьи, попытаться найти старшего брата… Но тогда точно станет известно, что я в городе, а я не был уверен в том, что господа в Смольном не знают обо мне и о моей миссии. Наверняка новая власть охотилась на Феликса. Только мне нужно было опередить комиссаров, потому что если наследство Юсуф-Мурзы попадет к ним в руки…

Ту прогулку по занесенному снегом Питеру я вспоминаю с ужасом. Где тот приветливый, радужный Петербург, который всегда радовал взгляд имперской строгостью и величием? Ныне город напоминал старика, некогда великого, но теперь в один миг одряхлевшего, превратившегося в немощного инвалида, в последний миг решившего тряхнуть стариной, и нацепившего непотребно-яркими тряпки — кровавые раны на фоне серых, угрюмых зданий.

Раза три у меня проверяли документы, причем один раз это делал совершенно безграмотный человек, так как он держал мой мандат вверх ногами.

Одетый в дранный ватник, он напоминал убогого нищего, из тех, что по выходным обычно осаждали Лавру, а его рассуждения о «пролетариате», «земельной реформе» и «власти Советов» звучали как бред юродивого.

Наконец, я добрался до дворца Юсупова, до того самого знаменитого дворца, где погиб Распутин.

Мне показалось, что на это ушла целая вечность, хотя от Николаевского вокзала до дворца было не так уж далеко. Единственное, в чем я ошибся, так это в том, что пришел с парадного фасада, со стороны канала Грибоедова. Убедившись, что парадный вход наглухо заколочен, я отправился в обход.

На Театральной площади стояло орудие, возле которого дежурил очередной патруль. А за их спинами, словно не замечая этого надругательства над городом, раскинулся Мариинский театр — мертвое здание на фоне новых вандалов.

Проскользнув мимо патрульных, я зашел с черного хода. Ворота были нараспашку, и это должно было меня насторожить, только вот не насторожило.

А может все дело в том, что я слишком устал. И только когда дуло пистолета уперлось мне в затылок, я замер поняв собственную ошибку.

— Не стоит делать резких движений, — голос был грубым, хриплым и мне показалось, что «взявший меня на мушку» не слишком трезв.

Я очень медленно кивнул.

Тем временем из-за колонн вышли три солдата в таких же потертых шинелях, как у меня, только у каждого на груди был приколот красный бант. И все трое были вооружены до зубов.

— Что ты тут делаешь?

— Было открыто, я зашел.

— Значит мародер? А ты знаешь, что по закону революционного времени мародеры расстреливаются на месте.

— Я искал родственника. У меня есть бумага…

— Бумага, говоришь, — и пистолет исчез. — Доставай, только двигайся медленно, спешить не надо.

Я в очередной раз запустил руку за пазуху и выудил спасительный мандат. Тот, кто стоял у меня за спиной, забрал бумагу, потом снова ткнул мне в спину дулом револьвера и объявил:

— А теперь не спеша ступай к дому. Там с тобой начальство разберется.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться.

— Чего с ним церемониться? — заступил дорогу один из солдат.

Тот, что конвоировал меня, грязно выругался.

— Ты дураком был, дураком и останешься. От этого бродяги голубой костью за версту несет. Пусть-ка лучше с ним товарищ Константин побеседует.

После этого меня без дальнейших разговоров препроводили в особняк. Внутри все было перевернуто, словно тут что-то искали: вся мебель отодвинута от стен, ящики во всех шкафах и комодах выпотрошены.

В угловом кабинете за широким столом сидел руководитель этого бедлама — то и дело к нему подходил кто-то из революционных солдат, показывал какие-то бумаги, вещи, после чего некоторые из них оставались на заваленном всякими предметами столе, а часть возвращалось на свои места.

Потом он повернулся ко мне, и я обмер, почти сразу же узнав старого знакомца. Передо мной сидел… тот самый товарищ Константин. По крайней мере, так называли этого человека тогда… в далеком девятьсот пятом.

Он тоже сразу узнал меня.

— Что ж, господин ба-гх-он, гх-ад приветствовать вас в гх-еволюционном Пет-гх-ог-гх-аде. Удивлен. Я думал, вы погибли тогда… в Ка-гх-а-Кумах…

— Аналогично…

— Но что п-гх-ивело вас, ба-гх-он в дом убийцы и загово-гх-щика?

С Дмитрим Павловичем я встретился в Хамадане в марте 1917 году. Он тогда только прибыл в Персию из обезумевшего Петрограда, спасаясь от гнева Александры Федоровны. Мы были знакомы и ранее.

Он знал меня, как верного человека, на которого в трудной ситуации всегда можно было положиться.

Но только «Приказ №1» Февральской революции подвиг Дмитрия Павловича на откровенный разговор.

Сам по себе этот «Приказ» Временного Правительства был истинным безумием (по крайней мере, нам тогда так казалось), но Великого Князя больше всего взволновал пункт третий. Там говорилось о том, что отныне солдаты во всех политических выступлениях должны слушать не офицеров, а подчиняться выборному комитету и Советам.

— Знаете ли, Григорий Арсеньевич, мне сейчас просто необходимо быть в Петербурге.

Мы беседовали в чайхане на окраине Хамадана.

В полутемной зале, устланной старыми коврами, кроме нас, было несколько стариков из местных. Я бы сам никогда не зашел в подобное заведение, но Дмитрий Павлович вызвал меня запиской, сообщив, что хочет поговорить со мной, но разговор будет приватным и желательно, чтобы не было никаких свидетелей. Я согласился.

— В Петербурге… Но вы же только оттуда?

— И вы в курсе того, почему мне пришлось покинуть столицу?

Я кивнул. Какое-то время Дмитрий Павловаич молчал, но когда он снова заговорил, в голосе его зазвучало напряжение, словно говорил он через силу.

— Гришка плохо умирал… Пока я с доктором и Пуришкевичем сидел внизу, Феликс Феликсович накормил Гришку отравленными пирожными и напоил отравленным вином. В них цианида было столько, что полк солдат полег бы… Мы тогда долго недоумевали, в чем дело. Почему яд не берет проклятого Гришку, а потом все стало ясно… Вы когда-нибудь слышали о Ктулху?

Я снова кивнул.

— Да, мне доводилось общаться со старинными врагами Ктулху — Старцами и…

Дмитрий Павлович поднял руку, остановив меня.

Лицо у него было словно вырезано из камня — этакий Лик печали.