Джонатан Кэрролл - За стенами собачьего музея

Когда раздался звонок в дверь, я как раз танцевал с уборщицей. Ладно, Гарри, я сама открою. А то тебя того гляди, кондрашка хватит. Фрэнсис Плейс скользила по полу моей гостиной, как пантера на подшипниках: никаких движущихся частей видно не было — просто одно мгновение она еще здесь, а потом — ррраз! — и она уже совсем в другом месте, а вам остается только гадать, как она ухитрилась это сделать.

Как и Люсия, очаровательная парковщица из отеля «Уэствуд-Мьюз», Фрэнсис отправилась в Голливуд за славой, но в конце концов, чтобы перебиться между случайными выступлениями в качестве танцовщицы, ей пришлось заняться уборкой квартир. Уборщица из нее была так себе, но за те несколько месяцев, что мы были знакомы, она успела научить меня таким замечательным танцам, как «Лезвие бритвы» и «Лошадиная шея». С моей точки зрения, это вполне окупало оставшуюся под кроватью пыль или таинственную корочку чего-то давным-давно засохшего на полочке кухонного шкафчика. И Фанни, и Клэр были абсолютно уверены, что мы с Фрэнсис не только танцуем, но еще и отплясываем горизонтальную румбу, но они ошибались. Думаю, в глубине души я просто подсознательно побаивался оказаться с ней в постели, учитывая то, как она двигалась и в жизни, и на подмостках. Ведь одно землетрясение меня уже поимело.

— Привет, Фрэнсис. Гарри дома?

— Привет, Фанни. Какая чудная стрижка. Да, он в гостиной.

В дверях, сгибаясь под тяжестью огромного, чуть меньше ее самой, чемодана появилась Фанни, стриженная под «тин-тина».

— Боже, Гарри, чем ты тут занимался? Вид у тебя совершенно задолбанный. — Она бросила на Фрэнсис испепеляющий взгляд.

— Привет, Тинтин note 55. Это мы просто немного потанцевали. Фрэнсис показывала мне, как танцуют «Испуганного цыпленка».

— Могу себе представить. Ну, ты собрался? Через два часа мы должны быть в аэропорту.

Я указал в угол, где с нетерпением ожидала отбытия моя небольшая черная сумка.

— Что у тебя там такое? Три флакона одеколона, что ли? А все остальное ты собираешься прикупить в Сару?

— Понимаешь, Фанни, между женщинами и мужчинами есть два существенных отличия: почти все женщины предпочитают сексу хождение по магазинам и всегда берут с собой в дорогу абсолютно все, независимо от того, куда и на сколько они уезжают.

— Это самая большая глупость, которую я слышала за неделю.

Фрэнсис отвесила глубокий поклон.

— Зато я иногда действительно предпочитаю магазины сексу.

— Вот видишь! А теперь, Фанни, взгляни на свой чемоданище. Уверяю тебя, я совершенно прав.

— Гарри, но ведь сначала мы окажемся в Австрии, где холодно. Потом отправимся в Сару, где жарко. Так что кое-какая одежка вовсе не помешает.

— Верно, но вся моя одежда обезвожена и хранится в крошечных вакуумных упаковках. Когда мне что-нибудь нужно, я просто капаю в пакетик немного воды и вещь снова увеличивается до нормальных размеров.

Ладно, короче, я сейчас приму душ, и можем ехать.

Кумпол, по своему обыкновению, валялся на полу в ванной. Я всегда считал, что ему нравится, как прохладный кафель холодит живот. И он был единственным известным мне псом, который любил купаться. Когда у него бывало настроение, он частенько отправлялся вместе со мной в душ и стоял под струей с закрытыми глазами, пока вода пропитывала его шерсть.

— А ты собрал свои шмотки, псина? — Я включил воду и теперь стоял, глядя на сверкающие струйки и вспоминая о том, что как-то раз сказала Клэр после того, как мы занимались с ней любовью. Я спросил ее, на что это было похоже. Не задумываясь ни на секунду, она ответила: «На ночной водопад.»

— Какого черта я делаю, Кумпол? Думаю о том, как она мне нравится, а сам собираюсь лететь с Фанни в Страну Дураков. Ты что-нибудь понимаешь?

Он застучал хвостом по полу, но глаз при этом не открывал. Я разделся, глядя на трещину, появившуюся в стене после землетрясения.

— Почему нам всегда так хочется оказаться где-нибудь в другом месте? Венаск частенько задавал этот вопрос. И где он сам теперь, когда он мне так нужен? Ведь то, что ты мертв, вовсе не оправдание.

А знаешь, что бы я сказал Венаску, если бы он вдруг оказался здесь? Ха, я только сейчас это понял! Я бы сказал ему, что больше не хочу проектировать здания, поскольку не вижу живущих в них людей. Я вижу эти большие прекрасные здания, но внутри — ни души. Как Сан-Франциско в фильме «На берегу» note 56или заброшенная съемочная площадка. — Эта мысль так меня взбудоражила, что я, обернув вокруг бедер полотенце и, забыв выключить воду, вернулся в гостиную.

Гремела музыка. Фанни и Фрэнсис, взявшись за руки, танцевали, причем вела Фрэнсис.

— Слушай, Фанни, сейчас в ванной у меня было прозрение!

— Надеюсь, ты уже принял свой каопектат?

— Нет, серьезно.

— Гарри, будь добр, подожди минутку, ладно? Фрэнсис обещала мне кое-что показать.

Они обе танцевали с зажатыми в уголках губ дымящимися сигаретами. Этакая никотиновая хореография.

— Ну и черт с вами с обеими. Мое прозрение куда важнее, чем ваши несчастные танцульки. — Я развернулся и двинулся обратно в ванную.

— Гарррри…

— Забудь!

Я был просто-таки оскорблен ее равнодушием. Ведь осенившая меня мысль была очень важной, хотя пока в окружающем меня воздухе реял всего лишь ее первый едва ощутимый аромат.

Архитектура — это либо создание пространства, либо сведение его на нет: стакан может быть и наполовину полным и полупустым. Находясь в зените славы, я любил думать, что мы создаем новое пространство, а, следовательно, предоставляем людям лучшие и более широкие возможности понимать и чувствовать жизнь. Но совсем недавно я где-то прочитал: «Возможно, во всех городах прошлое настолько довлеет над настоящим, что они, скорее, мертвы, чем живы. И, уж конечно, именно самые популярные из них — те, куда больше всего стремятся люди, — мертвее всех остальных, поскольку туда едут не ради того, что там еще живо, а ради останков». Это высказывание навело меня на мысль, что архитектура всегда являлась смертью пространства — подобно тому, как на охоте мы убиваем крупного зверя, а затем вешаем его массивную, с выражением как бы вечного удивления голову со стеклянными глазами на стену.

— Эй, Кумпол, ты смотри тут, поосторожнее.

Погруженный во все эти глубокие мысли, я даже и не заметил, что пес флегматично сидит посреди душевой. Перешагнув через него, я взял из металлической мыльницы мыло и приступил к своей последней американской помывке.