Крис Картер - Длань наказующая. Файл №214

Пол Витарис уже -несколько часов не вспоминал о горькой невозможности купить яхту.

— Мы очень давно не приносили жертв, — сказал он, опасливо втягивая голову в плечи.

Неужели, думал он, я сжег тогда повестку всего лишь потому, что струсил идти воевать? Вьетконг. Ведь он стрелял по-настоящему, Вьет-конг. Но это было как бы не в счет, я об этом, казалось, не думал. И больше четверти века жил этим воспоминанием: так храбро, так эффектно — посреди площади, посреди толпы, перед двумя десятками телекамер. И антивоенные корреспонденты ловили каждое мое слово микрофонами и блокнотами. Во имя убеждений сознательно решиться на шесть месяцев тюрьмы — какой героизм! А со стороны администрации — какой произвол! Какие репрессии!

Четверть века…

Полный оверкам. Самдэй. Вот и настал этот самый самдэй.

Что за беда, отчаянно злясь на себя за многолетний тупой снобизм, думал Пит Калгани. Что за беда, если мои замечательные ученики называют петербургскую Черную реку Блэк-ривер? В конце концов, они учат у меня не русский язык, а мировую литературу!

— Совершенно верно, — сказал он, поправляя очки, запотевшие от разведенной в воздухе влаги. — Боюсь, мы начинаем терять веру.

Голос его предательски дрогнул.

Тра-та-та-та-та…

Порыв ветра едва не вырвал зонты. Едва не вывернул их. Забились ветви над головами, и сорванные с них просторные светлые листья полетели во мгле, как вспугнутые чайки.

— Вы можете мне поклясться сейчас, что никто из вас не причастен к смерти моей дочери? — негромко и очень внятно спросил Джим Осбери.

— Мы все причастны, — быстро ответил Пит. — Ее принесли в жертву для нас. Не мы, да. Но — для нас. Ее смерть избавит нас от полиции и агентов бюро. Мы все можем свалить на нее.

— Джим! — сразу воспрянув, ухватилась за эту мысль Дебора Браун. — А ведь действительно. Ты сам говорил, она была неравнодушна к этому Джерри Стивенсу. Я уверена, что это ока убила его. Из ревности!

— Она вырвала его глаза, ибо не могла терпеть, чтобы он смотрел на другую девчонку, — будто в бреду, забормотал Пол Витарис. — Она вырезала его сердце, ибо он разбил ей сердце…

— Джим, — требовательно сказала Дебора Браун, — ты должен навести полицию на эту мысль. Иначе они раньше или позже докопаются до наших убеждений и обязательно решат, что это мы.

Джим молчал, медленно переводя взгляд с одного из собеседников на другого. Желваки его прыгали. Потом, ни слова не говоря, он повернулся и, с трудом удерживая рвущийся на ветру зонт, в вихре крутящихся листьев пошел к своей машине. Остальные молча смотрели ему вслед.

Только бы это скорее закончилось, думала Дебора Браун. Только бы мы уцелели. Только бы я уцелела. Я даже постараюсь полюбить сладкую утку… Джизус! Я полюблю сладкую утку! Только пусть все станет, как прежде!

Дом Джима Осбери 19.02

И разверзлись хляби небесные.

Щетки стеклоочистителей едва справлялись. Света фар хватало от силы на сотню футов, — но и на свету не было видно ничего, кроме слепящих водопадов, хлеставших с высоты, и пенной бешеной реки, в которую мгновенно превратилась извилистая главная улица городка, носившая громкое название Гамильтон-авеню. Улица полого поднималась вверх, но в сухую погоду машина и не замечала бы уклона, — а теперь река ярилась Молдеру навстречу. На каждом повороте протекторы теряли покрытие, и взятый напрокат заезженный «Сааб», казалось, грозил опрокинуться.

Машины Джима не было видно возле дома. И не светилось ни одно окно. Все как по писаному.

Проникнуть в дом не составило никакого труда.

Почему-то Молдер чувствовал себя настолько уверенно, что, будто заявившись с дождя к себе домой, с минуту спокойно отряхивался и отфыркивался в прихожей. Потом зажег мощный ручной фонарь и осторожно — все-таки осторожно! — двинулся к двери в подвал.

Интересно, дверь и вправду живал? И вправду способна оживать? Или мне показалось днем? Или это просто порыв сквозняка вырвал ее у меня из рук и впечатал в проем?

Молдер не знал. Но ответ не заставил себя ждать.

Дверь распахнулась с готовностью — как и подобало обычной, всего-то лишь очень тяжелой и массивной двери. Немного странно, конечно, что вход в домашний подвал прикрыт едва ли не люком бронированного сейфа, — но закон это не запрещает. Молдер посветил вниз. Подвал отнюдь не был бездной, как ему показалось не-сколько часов назад. Лестница насчитывала двенадцать ступеней.

Но стены действительно были красными. А пол действительно был земляным.

Молдер глубоко вздохнул и стал спускаться.

Возможно, именно с этого момента он начал допускать оплошности и ошибки. Вспоминая потом события этого вечера, он не мог ответить себе с уверенностью: с этого момента или нет. Скорее всего — нет, и то, что произошло через несколько секунд, было не странной и нелепой, невозможной для опытного агента ошибкой, а всего лишь мелкой оплошностью, вполне понятной и даже извинительной после этого адского дня. Скорее всего, странные и невозможные, абсолютно необъяснимые ошибки начались чуть позже. Скорее всего. Но факт остается фактом: толком он ничего не успел увидеть в подвале. Потому что, едва он миновал последнюю ступеньку и встал на земляной пол, сзади раздался нарочито спокойный голос:

— Я мог бы сейчас вас убить. Теряя дыхание, Молдер обернулся.

Джим Осбери стоял, не шевелясь, у него за спиной. Б метнувшемся к его лицу луче фонаря его глаза засверкали, как стеклянные.

— Но я хочу всего лишь поговорить, — сказал Джим.

— Я этого хотел еще днем, — ответил Молдер, овладев собой.

— Днем я еще не был готов. Днем я еще был прав.

— Днем ваша дочь еще была жива.

— И это тоже. Но не только и не столько. В конце концов, что такое дочь по сравнению со смыслом жизни?

— Чьей жизни?

— Моей.

— У нее тоже мог бы быть смысл жизни. Если бы ее не лишили жизни.

— Смысл либо один у всех, либо его вообще нет. А жизни она лишила себя сама. Она оказалась не способной нести крест. Многие люди не способны нести крест. И, похоже, я теперь — тоже. Тоже оказался не способен… Недостоин. И да будет так.

— Я не думаю, что она сама лишила себя жизни.

— Я уверен в этом. Она не выдержала. Мне жаль, потому что она была милой девчушкой. Я играл с ней, когда она была маленькой. Я спал с ней, когда она подросла. И то, и другое было очень приятным, очень. Мне жаль, что этого больше не будет. Я ее любил.

Сколько таких, подумал Молдер, абсолютно нормальных с виду, суховато деловитых и педантично честных в своем бизнесе людей ходит по белу свету? От накатившей тоски стало трудно дышать.

— Если бы не любил, то не захотел бы рассказать вам все.

— Я вас слушаю, мистер Осбери.

— Мои предки поселились в этом городишке почти полтора века назад, и уже тогда они были верны своей вере. Из поколения в поколение она передавалась у нас в роду, и мы не ставили своей задачей ее широкое распространение. Скорее напротив. Редко-редко в наш храм входил новый человек, редко-редко. Гонения не должны прекращаться совсем, иначе альтернативность веры потеряет смысл. Но они не должны становиться настолько сильными, чтобы всерьез мешать жить. Именно необходимостью поддерживать такой баланс и обусловливалось число прозелитов. О нас не должны были забывать в миру, — но о нас не должны были узнать ничего конкретного. Он перевел дух. Молдер молчал.