Говард Лавкрафт - Погребенный с фараонами

Разумеется, все эти сплетни были по большей части безосновательны, по крайней мере, на первый взгляд; и все же то упорство, с каким проводился запрет на посещение пирамид по ночам, а самых нижних ходов и склепа Большой пирамиды независимо от времени суток, наводило на некоторые размышления. Впрочем, что касается второго запрета, то причиной ему, вероятно, служило опасение, что психологическое воздействие на посетителя может оказаться слишком сильным: согнувшийся в три погибели бедняга будет чувствовать себя как бы погребенным под гигантской каменной грудой, где единственная связь с внешним миром узкий тоннель, по которому можно передвигаться лишь ползком и вход в который в любой момент может быть завален в результате случайности или злого умысла. Одним словом, все это выглядело столь загадочно и интригующе, что мы решили при первой же возможности нанести пирамидам повторный визит. Мне эта возможность предоставилась гораздо ранее, чем я мог ожидать.

В тот же вечер, когда наши спутники, несколько утомленные напряженной программой дня, устроились отдыхать, мы с Абдулом пошли прогуляться по живописным арабским кварталам. Я уже любовался ими при свете дня, и мне не терпелось узнать, как выглядят эти улицы и базары в сумерках, когда чередование сочных, густых теней с мягкими закатными лучами должно лишь подчеркивать их пленительность и эфемерность. Толпы прохожих редели, но в городе было по-прежнему многолюдно. Проходя по рынку медников Сукен-Накхасину, мы наткнулись на компанию подгулявших бедуинов, которыми, по всем признакам, верховодил дерзкий малый с грубыми чертами лица и в лихо заломленной набекрень феске. Он еще издали нас приметил, и судя по взгляду, отнюдь не дружелюбному, которым он одарил Абдула, мой верный проводник был здесь хорошо известен и, вероятно, слыл за человека насмешливого и высокомерного.

Возможно, юнца возмущала та странная копия полуулыбки-полуусмешки Сфинкса, которую я сам столь часто замечал на лице Абдула и которая вызывала во мне любопытство пополам с раздражением; а, может быть, ему был неприятен глухой, как бы замогильный резонанс голоса моего проводника. Как бы то ни было, обмен ругательствами и поношениями с упоминанием имен родных и близких состоялся незамедлительно и носил весьма оживленный характер. Этим, однако, дело не кончилось. Али Зиз, как звал Абдул своего обидчика, когда не употреблял более энергичных прозвищ, принялся дергать моего спутника за халат, тот не заставил себя ждать с ответным действием, и вот уже оба неприятеля самозабвенно тузили друг друга. Еще немного, и внешний вид соперников был бы изрядно попорчен, тем более, что они уже потеряли свои головные уборы, составлявшие предмет священной гордости обоих, но тут вмешался я и силой разнял драчунов.

Поначалу обе стороны не весьма благосклонно отнеслись к моим действиям, однако, в конце концов, пусть не мир, но перемирие состоялось. Противники в угрюмом молчании стали приводить в порядок свою одежду. Немного поостыв, каждый из них встал в благородную позу, каковая резкая перемена выглядела довольно впечатляюще. Затем неприятели заключили своего рода договор чести, являющийся в Каире, как я вскоре узнал, традицией, освященной веками. В соответствии с договором спор предстояло уладить посредством ночного поединка на кулаках на вершине Большой пирамиды, спустя долгое время после ухода последнего любителя поглазеть на пирамиды при лунном свете. Каждый из дуэлянтов обязывался привести с собой секундантов, поединок должен был начаться в полночь и состоять из нескольких раундов, проводимых в как можно более цивилизованной манере.

Много было в упомянутых условиях такого, что возбудило во мне живейший интерес. Дуэль уже сама по себе обещала быть не просто ярким, но и уникальным зрелищем, а когда я представил себе сцену борьбы на этой древней громаде, что высится над допотопным плато Гизы, при бледном свете луны, воображение мое распалилось еще сильнее, заставив задрожать во мне каждую жилку. Адбул охотно согласился принять меня в число своих секундантов, и весь оставшийся вечер мы рыскали с ним по всевозможным притонам в самых злачных районах города преимущественно в северо-восточной части площади Эзбекие, где он вылавливал по одному махровых головорезов и сколачивал из них отборную шайку, которой суждено было стать, так сказать, фоном баталии. Уже минуло девять, когда наша компания верхом на ослах, прозванных в честь таких царственных особ и именитых гостей Египта, как Рамзес, Марк Твен, Дж.П.Морган и Миннехаха, неторопливо двинулась через лабиринты улиц, минуя то восточные, то европейские кварталы. По мосту с бронзовыми львами мы пересекли мутные воды Нила, утыканного лесом мачт, и задумчивым легким галопом направились по обсаженной лебахиями дороге, ведущей в Гизу. Путь наш длился немногим более двух часов. Подъезжая к месту, мы встретили остатки туристов, возвращавшихся в Каир, и поприветствовали последний трамвай, следовавший туда же. Наконец, мы остались лицом к лицу с ночью, прошлым и луной.

А потом перед нами выросли пугающие громады пирамид. Казалось, они таили в себе некую допотопную угрозу, чего я не заметил прежде, при дневном свете. Теперь же даже наименьшая из них заключала в себе как бы намек на что-то потустороннее. Впрочем, разве не в этой именно пирамиде во времена шестой династии была погребена царица Нитокрис коварная Нитокрис, пригласившая однажды всех своих врагов к себе на пир в храм под Нилом и утопившая гостей, приказав отворить шлюзы? Я вспомнил, что о Нитокрис среди арабов ходят странные слухи? и что при определенных фазах луны они сторонятся Третьей пирамиды. Да и не эту ли царицу имел в виду поэт Томас Мур, когда слагал следующие строки (их любят повторять мемфисские лодочники):

Как мы ни спешили, Али Зиз и его клевреты оказались расторопнее. Мы еще издали приметили их ослов: фигуры животных четко вырисовывались на фоне пустынного плато. Вместо того, чтобы следовать прямой дорогой к отелю Мена-хаус , где нас могла увидеть и задержать сонная безобидная полиция, мы свернули к Кафрел-Хараму, убогой туземной деревушке, расположенной рядом со Сфинксом и послужившей местом стоянки для ослов Али Зиза. Грязные бедуины привязали верблюдов и ослов в каменных гробницах придворных Хефрена, а затем мы вскарабкались по скалистому склону на плато и песками прошли к Большой пирамиде. Арабы шумным роем обсыпали ее со всех сторон и принялись взбираться по стертым каменным ступеням. Абдул Раис предложил мне свою помощь, но я в ней не нуждался.