Говард Лавкрафт - День Уэнтворта

Он хмыкнул, что-то припоминая.

— Ну и чудак был этот Наум, скажу я вам. Зловредный, однако, чудак и скаредный, это уж точно. Как вы могли его не знать ума не приложу.

Я заверил его в том, что никогда прежде не слышал даже имени Наума Уэнтворта, между делом отметив про себя весьма странные литературные вкусы хозяина дома Седьмая Книга Моисея , к чтению коей он был столь привержен, являлась ничем иным, как ведьмовской Библией, содержащей разного рода заклинания, магические формулы и колдовские заговоры и рассчитанной большей частью на простаков, верящих во всю эту ерунду. В круге света, отбрасываемом лампой, я заметил еще несколько знакомых мне книг: собственно Библию, зачитанную в не меньшей степени, чем собрание магических текстов, томик избранных трудов Коттона Мэзера, а также толстую подшивку старых номеров Аркхэмекой Газеты . В прошлом все это тоже вполне могло принадлежать Науму Уэнтворту.

— Я смотрю, вы интересуетесь его книжками, сказал старик, словно угадав мою последнюю мысль. Он как-то раз обмолвился, что я могу взять их себе вот я и взял. Хорошие книжки, серьезные отчего, думаю, не попользоваться. Очки только нужны, без очков теперь буквы не вижу. А вы чего уж там почитайте, коли охота есть.

Рассеянно его поблагодарив, я напомнил, что речь шла о мистере Уэнтворте.

— Ох, уж этот Наум! тотчас подхватил старик все с тем же неприятным смешком. Он уж верно не одолжил бы мне денег, кабы знал, что с ним вскорости приключится. Нет, сэр, он бы так не поступил, это точно. И ведь даже расписки с меня не взял, вообще никакой бумажки. Денег было пять тысяч. Он мне прямо сказал, что ему нет нужды брать какие-то там расписки это были его собственные слова, а теперь как докажешь, что я ему должен? Нечем доказать, все делалось с глазу на глаз; он назначил мне день ровно через пять лет когда я должен буду вернуть ему деньги. Эти пять лет прошли, и сегодня день Уэнтворта.

Он сделал паузу и взглянул ни меня с хитрецой; в глазах его явно плясали веселые огоньки, но в темной глубине за ними таился плохо скрываемый страх.

— Однако Наум не сможет прийти, потому что через два месяца после нашего уговора ему на охоте попала в голову пуля. Выстрел в затылок, и наповал. Чистой воды случайность. Конечно, нашлись и такие, кто начал судачить, будто я это сделал нарочно, но я знал, чем заткнуть их поганые рты я тогда же отправился в Данвич, прямиком зашел в банк и оформил бумагу на имя мисс Дженни, дочки Уэнтворта, завещав ей свое состояние, ну, то есть, то, что отанется после меня. И уж я постарался, чтоб всем это стало известно. Пусть их дальше судачат теперь им никто не поверит.

— Ну, а как же сам долг? не удержавшись, спросил я.

— Нынче в полночь кончается срок, он вновь зашелся дребезжащим смехом. Не похоже на то, чтобы Наум сдержал свое обещание, а? Я разумею так: если он не придет, то все деньги отныне мои. А прийти он не может, бедняга. Оно и ладно ведь этих денег сейчас у меня все равно уже нет.

Я не спросил его, как поживает теперь дочка Уэнтворта. Понемногу начала сказываться дневная усталость, особенно измотали меня эти последние несколько часов езды под проливным дождем. Хозяин, должно быть, заметил, что я клюю носом; он замолчал, и мы довольно долго просидели в тишине. Наконец старик вновь подал голос.

— Вид у вас что-то неважный. Устали, небось? спросил он.

— Да, поездка выдалась не из легких. Но я двинусь дальше, как только на улице поутихнет.

— Тогда вот что. Вам вовсе незачем сидеть здесь и выслушивать мое стариковское брюзжание. Я дам вам другую лампу, можете прилечь на кушетке в соседней комнате. Когда этот дождь, наконец, перестанет, я вас позову.

— Но ведь я займу вашу кровать, мистер Старк.

— Не беда, я вообще ложусь очень поздно, сказал он.

Не слушая больше моих возражений, он поднялся с кресла, принес еще одну керосиновую лампу, зажег ее, и несколько мгновений спустя мы уже стояли на пороге смежной комнаты. Старик указал мне на приземистую кушетку. Еще раньше, проходя мимо стола, я прихватил по пути Седьмую Книгу Моисея просто так, из любопытства, ибо с давних пор был наслышан о множестве невероятных и таинственных вещей, якобы скрывающихся под ее обложкой. При этом хозяин дома бросил на меня весьма подозрительный взгляд, но ничего не сказал и возвратился к своему креслу-качалке, оставив меня одного.

Грозовой ливень и шквалистые порывы ветра неутомимо сотрясали стены и крышу дома, внутри которого я с удобством расположился на старомодной, обтянутой кожей кушетке с высоким изголовьем, пристроил поближе тускло горевшую лампу и начал, не торопясь, перелистывать пресловутую Седьмую Книгу . Содержание последней являло собой причудливую мешанину из заклинаний и невразумительных молитв, обращенных к таким князьям потустороннего мира, как Азиль, Мефистофель, Мабуэль, Бабуэль, Аниквэль и прочие им подобные. Здесь имелись заклятия на все случаи жизни: одни должны были исцелять болезни, другие исполнять желания, иные даровать успех в каком-либо предприятии, а иные одолеть врагов и отомстить за нанесенную обиду. Я заметил, что на страницах книги неоднократно встречаются предупреждения о необходимости избегать без крайней на то нужды употребления отдельных слов и фраз; возможно, именно эти настойчивые просьбы и побудили меня в конечном счете переписать самое зловещее из попавшихся мне на глаза заклинаний, а именно Айла Химель Адонаи Амара Зебаот Цадас Йесерайе Харалиус , что должно было означать вызов из царства тьмы бесов и злых духов или же воскрешение мертвецов.

Закончив переписывать эту безумную фразу, я интереса ради прочел ее несколько раз вслух, будучи совершенно уверен в бесполезности всяких магических изречений и колдовских чар. И действительно ничего не произошло. Я отложил в сторону книгу и посмотрел на часы. Было ровно одиннадцать. Дождь как будто пошел на убыль звуки его становились все менее яростными, беспорядочное сотрясение крыши постепенно переходило в размеренный барабанный ритм, что предвещало скорое окончание бури. Вместе с ней близился к концу и мой сравнительно недолгий отдых. Я решил погасить чадившую лампу и провести остаток времени в темноте, предварительно оглядевшись и запомнив расположение предметов в комнате, чтобы потом не наткнуться на что-нибудь при выходе.

Однако, несмотря на усталость, я так и не смог расслабиться и подремать хоть полчаса. Дело здесь было не столько в холодном и жестком ложе, сколько в самой атмосфере дома, необъяснимо гнетущей и мрачной. Казалось, он, как и его хозяин, затаился в обреченном ожидании каких-то грядущих ужасных событий, словно предчувствуя, как однажды и, видимо, очень скоро его источенные временем и непогодами стены подломятся у основания и с глухим шумом рухнут наружу, а крыша в облаке трухлявой пыли тяжело осядет вниз, похоронив под собой жилые комнаты вместе с памятью о многих рождавшихся и умиравших здесь поколениях людей. Подобная атмосфера вообще характерна для старых домов, чей век уже на исходе, но в данном случае к ней примешивалось совершенно особое тревожное напряжение сродни тому, что заставило Амоса Старка долго колебаться, прежде чем ответить на мой настойчивый стук в дверь. Вскоре я поймал себя на том, что точно так же пытаюсь уловить посторонние звуки в шуме падающего на крышу ливня сила которого убывала теперь с каждой минутой и в назойливом писке домашних мышей.