Дэниел Истерман - Девятый Будда

Кто бы ни был этот настоятель, подумал Кристофер, он недооценивал его знания о мире за пределами монастыря.

— Да, мы были союзниками... Но затем в России произошла революция. Они убили своего царя и его семью — жену и детей. К власти пришла партия, именуемая большевистской. Они убивают всех, кто стоят у них на пути, — десятки тысяч жертв, и виновных, и невиновных: им все равно.

— Возможно, у них были причины убить своего царя. Он был справедливым правителем?

— Несправедливым, но все же не тираном. — Кристофер задумался. — Просто слабовольный, неспособный к управлению страной человек, символ автократической системы, которую он не мог изменить. Я думаю, что он хотел быть справедливым. Хотел заслужить любовь своего народа, — ответил он.

— Этого недостаточно, — покачал головой настоятель. — Человек может хотеть достичь Нирваны, но сначала он должен действовать. Есть восемь вещей, необходимых, чтобы избавиться от страданий: главной является правильное действие. Когда справедливый человек бездействует, начинает действовать несправедливость.

— Это так, но Замятина надо остановить, — сказал Кристофер. — Большевики планируют взять под контроль всю Азию. Они дотянутся до всех стран и присоединят их к своей территории. А затем двинутся дальше. Никто не будет в безопасности. Даже вы, даже ваш монастырь. Замятин пришел в Тибет, чтобы ускорить этот процесс. Если вы дорожите своей свободой, помогите мне остановить его.

Старик громко вздохнул и снова наклонился вперед. По лицу его промелькнула тень улыбки.

— А вы, — поинтересовался он, — что сделаете вы, когда остановите его?

Кристофер не знал. Это зависело от того, чего хочет Замятин. Может, ему придется остаться... и обратить сделанное Замятиным на пользу Британии. А может, достаточно будет остановить его.

— Я вернусь домой вместе с сыном, — ответил он, остро чувствуя полуправду ответа. Уинтерпоул предложил ему спасти Уильяма — но за определенную цену.

— А что будут делать ваши люди? Они оставят нас в покое, когда большевики будут побеждены?

— У нас нет желания стать вашими хозяевами, — сказал Кристофер. — Мы помогли Далай Ламе, когда он бежал от китайцев. Когда китайцев победили, он спокойно вернулся обратно в Лхасу. Мы не мешали этому.

— Но в 1904 году вы сами вторглись в Тибет.

Ваши армии вошли в Лхасу. Вы продемонстрировали свою силу. Вы открыто вмешались в дела этой страны, чего русские никогда не делали. И вы правите Индией. Если вы могли поработить одну страну, вы можете поработить и другую.

— Индийцы нам не рабы, — запротестовал Кристофер.

— Но и не свободные люди, — тихо возразил настоятель.

— Мы не угнетаем их.

— В прошлом году вы убили сотни человек в Джалианвала Багх в Амритсаре. Если они в один прекрасный день восстанут против вас, как уже делали это раньше, как восставали против своего царя русские, будет ли это потому, что вы хотели быть справедливыми и бездействовали... или потому, что вы были несправедливыми и действовали? Я хочу знать. — В голосе настоятеля чувствовалась резкость.

Кристоферу захотелось отчетливо увидеть его лицо, но тени прочно укрывали его.

— У меня нет на это ответа, — признал Кристофер. В голове его, как мотыльки над огнем, закружились прежние сомнения. — Я думаю, что мы искренни. Я думаю, что в большинстве случаев мы справедливы. Амритсар был ошибкой, офицер, командовавший в тот день войсками, неправильно оценил обстановку. Это было заблуждением.

— Заблуждением?! — гневно воскликнул настоятель. Его самообладание куда-то исчезло, голос стал грубым. — Амритсар был неизбежен в стране, где одна раса управляет другой. Это не было заблуждением, не было ошибкой — это был результат накопившихся за много лет проявлений несправедливости, надменности, дискриминации, слепоты. Амритсар стал символом всего, от чего загнивает ваша империя. И вы приходите ко мне и рассказываете сказки про большевиков, вы пытаетесь напугать меня тем, что в этих горах появился один-единственный русский, вы говорите мне, что у ваших людей нет никаких дурных намерений в отношении Тибета. Вы считаете меня дураком?

Старик замолчал. Возникла пауза, долгая пауза.

Ярость, кипевшая в нем, исчезла так же быстро, как и появилась. Кристофер чувствовал на себе взгляд пожилого человека, острый, испытующий, но по-прежнему грустный. Когда настоятель заговорил, голос его снова изменился.

— Вам не следует так заблуждаться, Уайлэм-ла. Не следует быть жертвой глупых теорий. Разве вас не учили в детстве тому, чтобы вы стали таким же, как индийцы, — ели их пищу, дышали их воздухом, растворили свою индивидуальность в их индивидуальности? Разве вас не учили смотреть на мир их глазами, слушать их ушами, пробовать их языком? А вы говорите мне о неправильных оценках, о заблуждениях, о мертвых царях. Как вы могли забыть то, чему я учил вас? Как вы могли так сильно измениться?

Кристофер почувствовал сильный холод. Он испугался. Он сильно испугался. Все тело его начало трястись от страха. Над настоятелем и его троном шевелились тени, древние тени, тонкие тени, двигающиеся подобно голодным призракам. Огни, освещавшие комнату, замигали. Казалось, комната наполнилась шепчущими голосами — голосами из его прошлого, голосами из очень давнего прошлого, голосами умерших. Он вспомнил распятие, найденное в столе Кормака, как его острые края врезались в его плоть.

— Кто вы? — спросил Кристофер хриплым от страха голосом.

Старик сделал шаг вперед, оказавшись на свету. Тени медленно выпускали его из своих объятий. Он так долго жил среди них, а они так долго жили в нем, но сейчас, на короткий момент, они расстались, и тени отпустили его, живого, на свет. Он стоял, выпрямившись, хрупкий пожилой человек в шафранового цвета одеянии, и начал спускаться с возвышения, на котором стоял его трон. Он медленно подошел к Кристоферу — сейчас он казался выше, чем когда сидел. Он подошел прямо к Кристоферу и опустился перед ним на колени, и его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Кристофера.

— Кто вы? — снова прошептал Кристофер.

Страх стал живым существом, боровшимся в нем, метавшимся в его груди, как запертый в клетку зверь, или птица, или бабочка.

— Разве ты не знаешь меня, Кристофер? — Голос настоятеля был низким и мягким.

Кристофер поначалу даже не понял, что последние слова были произнесены не на тибетском, а на английском.

Мир разлетелся вдребезги.

— Разве ты...

Осколки превратились в пыль и разлетелись.

— ...не помнишь меня?..

В голове его завыл ветер. Мир превратился в пустоту, заполненную пылью, оставшейся от предыдущего мира. Он услышал зовущий голос матери:

— ...Кристофер...