Андрей Буровский - Сибирская жуть-5. Тайга слезам не верит

А в середине этого полного шумом цикад и кузнечиков, пронизанного светом дня, протекавшего в умных беседах, появились братья Мараловы. Не нужно было быть пророком, чтобы понять главное: беда! На черных, осунувшихся физиономиях это очень явственно читалось. Парни еле поздоровались, присели на крыльце, не решаясь начать разговор.

— Ребята, вы давайте прямо… Что-то с Павлом?

— Оба они пропали… Ирина и Павел… они ушли в боковой ход…

— Что будем делать?

— Надо искать… Динихтиса надо, он умеет…

— Ну, ищите Динихтиса, — пожевал губами Михалыч с видом крайнего сомнения. — Я, пожалуй, поищу другого человека.

Михалыч действительно оделся, невзирая на жару, и отправился искать кого-то. И что характерно, нашел.

16 — 17 августа 1999 года

— Что, мужики? Думайте, обчеством думайте!

— На сто рядов уже продумано! И уходить нельзя, и оставаться нельзя! Оставаться… Почему это нельзя нам оставаться? Нет, ты не прав, Сидор Карпович. Оставаться нельзя, это правда. Железа мало, а которое и есть — качество работы исчезает.

— А что, без железа нельзя?! Можно и камнем. Чем тебе стрела плоха из камня?

— Не одни стрелы нужны. Те же иголки.

— А ты спроси у бабы… Может, ей костяные иголки еще и больше нравятся? Одним бабам — железные, другим как раз из кости…

— А ножи?! А топоры?! Нет, Карпович, никак нам без железа не прожить…

— Так ножи, топоры… лопаты… Их-то мы выковать можем. Можем, Федор Тимофеевич!

— Можем, да качество хуже… Вот, сравни старинный у меня и свой новой работы…

Федор Тимофеевич взял нож у Карповича; тот вздыхал, не спешил отдавать — прекрасно знал, чем демонстрация окончится.

— Смотри, Фома неверующий.

Федор Тимофеевич провел по боку нового ножа, выкованного сельским кузнецом, лезвием старинного, заводской работы двадцатых годов, оставил явственную полосу.

— Вот, видели?! Не железо это, а… оно! И с каждым годом — все хуже.

Одни кивали, разводили руками, другие прятали глаза, словно искали что-то на полу. Однако нравились его слова или нет, а никто не стал возражать. Многие уже давно сравнивали качество своего железа, сваренного в самодельных домницах, и старинного, унесенного из той еще жизни. Ничего нового не сказал Федор Тимофеевич, еще раз ткнул пальцем в больное.

— Прав Федька… — просипел дед Борис из угла, — и с железом прав, и вообще. Выходить надо… Разведчиков послать, и если правда, кончилось… Если не будет погрома, то выходить.

— Ишь, рассудил! А с чего ты взял — не будет погрома?! Забыл, как на Ключах Старых Осередние остались?! Мало тебе смерти ихней лютой?!

— С того взял, что мужиков снизу видел… И ты их видел, Егор Иванович. Ведь видел же? Что, похожи они на вралей?! Или, может, похожи на этих… на чекистов?!

— Не похожи… — чесал дед Егор в затылке, вынужден был согласиться. — А все равно как хочешь, Борис… как хочешь, а ты все равно не прав. Там, может быть, такая хитрость, какой тебе и в голову не придет. Думаешь, не может так быть?!

И замолкала сходка, слушала, потому что сумел дед Егор сунуть палец в затаенное, в больное. Потомки дважды бежавших, жители деревни были еще и потомками русских крестьян, слишком часто, слишком легко обманутых. И правительством, и купцами, и всяческим начальством, от генерала до исправника. В их подсознании жила не только обида, но и готовность не верить. Подсознательно люди ждали — когда обманут и на чем? И сейчас гасли улыбки, подтягивались тела. Напряженно, внимательно следила и слушала сходка.

— Я так понимаю, что про железо все равно Федор Тимофеич сказал правильно… А я и про одежду скажу: у нас тут есть хоть кто-то, на ком шкуры выделанной нету?

Заулыбались — таких не было.

— А ты попробуй натки столько! — крикнул Никодим Прохорович, и опять улыбалась сходка крику мужа очень ленивой, неряшливой женщины.

— Я и пробовать не буду! — выкрикивал под смех сходки. — Ведь смешно — мужик прясть, ткать и не может. Так же не может, как рожать, — хорошо пошутил Сергей Никодимыч, а он продолжает, гнет свою линию: — А вот те, кто бежали… На них ни одной шкуры не было, ни на одном… Дичаем, мужики, дичаем! Хлеб едим все реже, верно? Еще двадцать лет в лесу просидим непролазном — хлеб у нас будет к большим праздникам.

— На просфоры! — выкрикнул кто-то из молодых.

— На просфоры хватит… А чтоб обычно есть — не хватит.

— А ты без хлеба и не можешь?! Мясо ешь! Вон тебе тайга! А в тайге еда на четырех ногах взад-вперед бегает весь год.

Опять заулыбалась сходка, и опять одни закачали головами — ишь, придумали, хлеба не есть! А другие потупили очи — может, и правда лучше так, без хлеба? Спокойнее так, без проблем. Лес, полный мяса, всяческой еды… Проживем!

— Мясо есть можно… Из камня, из кости все делать, можно… В шкуры одеваться — тоже можно. А к чему идет, соображаете? — веско говорил Кузьма Сергеевич, в который раз стирая с лиц улыбки.

— Я уже молчу о том, что никто из нас Руси-то и не видывал… «Русские мы, русские!» А какие мы русские, когда не то что Москвы… А даже Минусинска никто и никогда из нас не видел? В Старых Ключах небось знали!

— Врешь! — бешено метнулся дед Егор. — Кто из Ключей в Москву ездил?! Ну кто?!

— Макарины ездили. Сидоровы ездили, с бабами и детишками. Фотографии-то ихние ты помнишь? Или попросить, пусть принесут?

И опять потупили головы почтенные мужики — так неправ оказался очень почтенный человек. А дед Егор рванул ворот рубахи, с хрипом уселся в дальний угол. И понимал: прижал его Борис.

— Про Минусинск уже молчу… Все ездили. А предки — даже и в Москву… Мы-то откуда знаем, какие в Москве храмы есть? Из картинок, верно? Из тех, которые от старины… А у нас у самих ничего нет, — обвел сходку глазами Борис, искал, кто на него посмотрит, кто согласен.

— И люди, боюсь, мельчать начнут… — поддержал неожиданно Пахом Евгеньевич, — не телом измельчают, а здоровьем… Старики — нет, а молодежь — почти все родственники, верно? Людей мало, до многоженства доходит.

— Ну, до многоженства — это всего раз… Случайность приключилась… С тех пор сколько парней народилось… — нестройно возражала сходка.

— Случайность? Верно… А если снова такая случайность? Мало нас… И правда, родственники все. Выходить надо, мужики. Может, не сразу. Может, думать, как выйти, когда… Но выходить надо… Погибнем.

— Нельзя выходить… Истинную околесицу несешь, Борис Николаевич… Борис… Ты не прав, Борис… Обманут нас.

И видя — слушают внимательно, дед Егор добивал, словно вколачивал тупой гвоздь:

— Обманут, точно я вам говорю. Нутром чую, не будут с нами они говорить эти… городские из долины. Мы для них кто? Мы, мужики, для них как звери. Они на машинах, у них книги, у них вон всего сколько… А мы что?! Мы так… с боку припека. Может, с ними и того… Скажем, может быть, у них больше покупать надо всякого. Но деревню не показывать, сюда не пускать. И самим не выходить ближе к другим.