Лорел Гамильтон - Нарцисс в цепях

Мика взял меня за руку и слегка поцеловал пальцы.

— Давай выручим твоего Грегори. Это же на сегодня главная задача?

Он улыбнулся, пытаясь так уклониться от моего пристального взгляда. Но я не отводила глаз, пока улыбка его не погасла и он не выпустил мою руку.

— Да, спасти Грегори — главная задача. Но я хочу знать, что происходит.

— Давай решать проблемы по одной, — предложил он.

У меня возникло отчетливое чувство, что, если бы они могли мне врать без конца, они бы так л сделали. Даже не столько врать, сколько скрывать от меня что-то. Это «что-то» воняло страданием и кровью, и как бы сильны они все ни были, звери Мики не составляли семью, не были одним целым. Странно, потому что мы с моими леопардами, какой бы ни творился в нашем парде бардак, были семьей. Даже больше, чем Ричард со своими волками. Ричард был так занят своей внутренней битвой и проблемами своей власти, что на прочее у него времени не оставалось.

— Дай мне сокращенную версию.

— А Грегори будет ждать спасения тем временем?

— Пару фраз, но пусть это будет правда, Мика.

— Мика! — предупредил Мерль тихо, но с силой в голосе.

Я подняла на него глаза:

— Мерль! Что вы от меня скрываете? Мика тронул меня за руку, чтобы привлечь внимание к себе.

— Я тебе говорил, что однажды мы попали под власть очень мерзкого типа, который все еще хочет нами владеть. Я ищу достаточно прочное место, чтобы быть от него в безопасности.

— Ты хочешь сказать, что этот тип придет за вами сюда, в Сент-Луис?

— Да.

— Большинство альф поняло бы намек, — сказала я.

Мика покачал головой:

— Этот не станет. Он никогда не отступится от нас. — Он стиснул мне руку. — И если он нас заполучит, тебе придется в конце концов иметь с ним дело.

— Он пуленепробиваемый? — спросила я.

Вопрос застал его врасплох, он наморщил лоб.

— Нет... я думаю, нет. Полагаю.

Я пожала плечами:

— Тогда какие проблемы?

Он посмотрел на меня:

— Что ты хочешь этим сказать? Что просто его убьешь?

Тут уж я посмотрела недоуменно:

— А есть причины, почему этого не надо делать?

Он чуть не улыбнулся, но вместо этого снова наморщил лоб.

— Просто убьешь его, вот и все. — Он будто обдумывал эту мысль, будто она ему раньше в голову не приходила.

— Его очень трудно убить, — заметил Мерль.

— Если он не быстрее серебряной пули, Мерль, то трудность преодолимая.

Рафаэль медленно подошел к нам мимо леопардов в сопровождении Клодии и Игоря.

— Мы привыкли думать, что твои леопарды ниже нас. То, что мы сейчас видели, вызывает у меня зависть.

— Я знаю, как обстоят дела у волков, — сказала я. — И знаю, что у них сейчас нет чувства дома. Сначала Райна и Маркус заставили их бояться друг друга, теперь моральные принципы Ричарда довели его до борьбы за собственную безопасность. Но у тебя и твоих ребят с виду все в порядке. Чем отличается то, что я сделала со своими леопардами, от того, что делают все остальные?

— Мне были на пользу твоя верность и твое непреклонное упрямство. Чего я до сегодняшнего дня не понимал, что ты спасала меня не потому, что я твой друг, и даже не потому, что это был правильный поступок. Ты не стала бы рисковать собой и своими людьми, чтобы спасти меня от пыток ради моральной правоты, которая так важна для Ричарда. Ты меня спасла просто потому, что для тебя мысль бросить меня на милость моих тюремщиков была неприемлема. — Он очень ласково коснулся моего лица. — Не ради понятий о правильном и неправильном, а потому что ты просто такая мягкосердечная.

У меня челюсть отвисла.

— Всякими словами меня называли, но мягкосердечной — никогда.

Он пощекотал меня под подбородком, как младенца.

— Не смейся над одним из своих лучших качеств. Ты любишь свой народ, как мать должна любить детей. Ты хочешь для них как лучше, даже если тебе самой от этого неловко, даже если тебе не нравится их выбор.

Мне пришлось отвернуться от него, чтобы не видеть этого восхищения, будто он смотрел на кого-то в сто раз лучше меня.

— Ты никогда не была царицей леопардов во плоти, но ты нас всех сегодня посрамила. Ричарду стало больно не тогда, когда он увидел тебя рядом с Микой, хотя и это было ожогом. Нет, ты показала нам то, чего мы все хотим добиться для наших кланов. Ричард думал, что его моральная правота приведет его туда, куда ты со своими леопардами уже пришла.

Я снова посмотрела на него:

— Мой пард — не демократия, и когда дело доходит до решений, у меня чертовски больше власти, чем просто президентское вето.

— Ричард это знает, знает, наверное, лучше всякого другого, и это его отравляет. Заставляет сомневаться в себе.

Я покачала головой:

— Ричард всегда в себе сомневается, когда дело касается ликои. И никогда он не будет действовать с ними уверенно, пока окончательно не утвердится в том, кто он и что он такое.

— Сначала мне пришлось осознать факт, что ты мягкосердечная, а теперь тот факт, что ты проницательная. Я знал, что ты сильная, беспощадная и красивая, но к тому, что у тебя еще есть сердце и ум, я не сразу смогу привыкнуть.

— Разве не все думают, что я просто социопат, одаренный магическими способностями?

— Это все, что ты позволяла людям видеть, — сказал он, — до этой минуты.

Он посмотрел на круг лиц, все еще обращенных к нам. На них читался какой-то голод, и я знала, что они ощутили то, что ощутила я, — чувство своего места, чувство дома в круге — не камня и извести, но плоти, дружеских рук, объятий, улыбок. Так просто и так редко.

Все это время я боялась, что не справлюсь, что подведу своих леопардов. В моем понимании это значило, что кто-то из них будет убит или ранен. Что до меня сейчас вдруг дошло — так это вот что: не справиться — это значит, что они мне были бы до лампочки. Рану можно перевязать, сломанную кость срастить, а вот небрежение... это не лечится, и от этого не выздоравливают.

Лупанарием служила большая поляна сто на сто пятьдесят ярдов. Она казалась ровной, но на самом деле это была большая пологая долина между холмами. Ночью это было незаметно, но я знала, что сразу за деревьями опушки начинаются крутые склоны. И не с первого посещения я узнала, что там за деревьями.

Сейчас ничего не было видно дальше края поляны. Факелы в рост человека торчали из земли по обе стороны трона. Это было массивное кресло, вырезанное из камня, такое старое, что протерлось на подлокотниках, где лежали руки несчетных поколений Ульфриков. Наверное, сиденье и спинка протерлись не меньше, но их закрывала волна пурпурного шелка, что соответствует королевскому величию. Что-то очень первобытное было в этом каменном огромном кресле, в этой волне шелка в золотом дрожащем свете факелов. Как трон древнего короля варваров, которому полагалось бы ходить в звериных шкурах и железной короне.