Чарльз Уильямс - Канун Дня Всех Святых

Что значит — жду?

Вопрос ошеломил ее, и она растерянно уставилась на мужа. Он тоже смотрел на нее, только встревоженно и почти враждебно; что-то в его лице напугало ее еще сильнее. Ей подумалось, что она теряет сознание. Ричард стоял рядом и одновременно словно плыл в воздухе далеко-далеко от нее. Она сказала:

— А ты — о чем? Где ты пропадаешь? Ричард!

Он действительно пропадал — в прямом смысле. Ее ладонь еще не успела опуститься после того отстраняющего жеста, а он уже пятился назад, неуверенно, неловко, торопясь выбраться из тускло освещенного круга.

Она пошла за ним; нельзя было дать ему ускользнуть.

Она почти настигла его, увидела, как он протянул к ней руки… поймала их; она знала, что поймала, потому что видела его ладони в своих, только почему-то не чувствовала их. Страшные ладони, и сам он такой же страшный.

Она прижала руки к груди, и они словно приросли там.

Широко открытыми от страха и гнева глазами она наблюдала, как он исчезает, исчезает… и вот уже истаял, как призрак; вместе с ним истаяли все чудесные человеческие звуки — шаги, голоса, колокола, рокот моторов, шелест колес. Все это время, пока он был здесь, она снова отчетливо слышала множество разных звуков. А теперь он ушел — и все стихло. Она с трудом выдавила его имя; но и оно не смогло вернуть его. Он исчез. Лестер снова осталась одна.

Она не могла бы сказать, сколько времени провела так, потрясенная, не в силах двинуться. Страх поначалу мешался со злостью, но теперь отделился от нее, оставшись единственной леденящей определенностью. Когда наконец она смогла пошевелиться, смогла сделать шаг, прислониться к парапету, ухватиться за него руками, внезапная мысль вдруг опустошила ее. Мысль разом нависла надо всем: над злостью, недоумением, тишиной.

Она умещалась в коротеньком слове: «Умер, — думала она, — Ричард умер». Иначе он не ушел бы. Ни разу, даже поссорившись, ни он, ни она не бросали друг друга. Без этой уверенности они не отважились бы на союз. Лестер заплакала — непривычно, беспомощно, глупо. Она ощутила, как слезы текут по лицу, и поглядела на парапет в поисках сумочки и носового платка. Вот беда, теперь уже не одолжить их у него, как она делала порой, чтобы досадить побольнее. Она отошла на пару шагов, ладонями размазала по лицу слезы и посмотрела на мостовую. Сумочки не было и там. Она рыдала, стоя посреди улицы, и при ней не было ни платка, ни пудреницы. А все из-за того, что Ричард исчез, умер. Раз исчез, значит, умер; как еще это могло бы случиться? Как иначе она могла бы оказаться здесь, и в таком виде?

Мертвый… А она так часто досаждала ему. Мертвый, и это было их последнее прощание. Мертвый — и страдания затопили раскаяние. Они говорили друг другу, что это ничего не изменит, и вот чем все кончилось! Они утешали друг друга, когда мирились после ссор, потому что хоть оба и были глупы, самолюбивы и несдержанны на язык, но горячо любили друг друга и вместе прокладывали курс в жизни для своего кораблика. Но теперь она вспоминала, что в сокровенных мыслях всегда предвидела такой конец. Смерть. Разъединенность. Вечная разлука. И какая разница для этой разъединенности, кто из них мертв! Если она…

Она. В тот же миг Лестер все поняла. Однако это еще означало для нее только эту разъединенность, и новость не удивила. Один из них, и этот один — она. Ну что ж, она так она. И вдруг на нее обрушилось, как гром — она мертва! На этом реальнейшем мосту, под этими реальнейшими звездами стояла она и все знала. Слезы разом иссякли и высохли; она ощущала свою онемевшую, заплаканную, столь же реальную плоть, но теперь сомнений не оставалось, хотя и удивления по-прежнему не было. Она вспомнила, как все случилось. Они с Эвелин договорились встретиться у станции подземки, а вместо этого Лестер наткнулась на подругу вон там, и обе остановились. А потом — внезапный рев, крики, отчаянная боль. Прямо на них рухнул самолет. Вот тогда или сразу после этого она и стала тем, кем была сейчас.

Она больше не плакала, просто заледенела от страданий.

Разлука, выпавшая на ее долю, была даже глубже, чем казалось поначалу. Она видела Ричарда в последний раз.

Это она, именно она уходила от него все дальше и дальше. Она теперь полностью отрезана от него, ибо мертва.

Слово казалось посторонним, как никогда раньше, но означало именно это. Если бы умер он, может, она и последовала бы за ним; теперь же не могла и этого. Она никогда не сможет вернуться к нему, и он никогда не придет к ней. Он не сможет; ведь она сама оттолкнула его. Все совершенно правильно и совершенно невыносимо. Она оттолкнула его, и с Ричардом покончено. Но для нее конец еще не настал.

Впервые в жизни ей пришлось столкнуться с последним из всех концов, но, как выяснилось, и он концом не являлся. Любая мелочь тянула за собой хвост воспоминаний, и это обнадеживало. Она никогда не думала, что будет так: заканчивая школу, выходя потом замуж, она считала, что начинает совершенно новую жизнь. Пожалуй, ей везло, она привыкла к своему везению, обещавшему и в будущем немало приятного. Но вот теперь ее ждала действительно совершенно новая жизнь. Благосклонная судьба хранила ее до поры от всех переживаний подобного рода… как они называются? А-а, очень точно:

«умереть заживо». Она и к жизни-то как следует не готовилась, а в итоге плохо подготовилась и к смерти. Никогда-никогда сердце ее не обрывалось в неизмеримые глубины, оно легко держалось на трепещущих крыльях повседневной жизни, никогда не задаваясь вопросом, а что же, собственно, держит его. Она была совершенно обыкновенной женщиной, разве немножко более удачливой, чем другие. И вот она мертва.

Вокруг нее раскинулся молчащий город, внизу, под мостом, беззвучно текла река, да в небе помаргивали звезды, а в домах светились огоньки. Даже сквозь пелену безысходного страдания Лестер немного удивилась — откуда взялся этот свет? Если Город и правда такой пустой, каким кажется, если нигде ни души, почему же светятся окна? Она смотрела на них не отрываясь, удивление вспыхнуло и погасло, чуть погодя вернулось и опять ушло, и так снова и снова. Она все еще продолжала стоять на том же месте. Всю жизнь Лестер считала себя вполне разумной и не самой слабой, но ни разу в жизни ей не приходилось проявлять инициативу — особенно такого рода, какая требовалась сейчас. Она никогда не задумывалась о смерти; никогда не готовилась к ней; никогда не сверяла с ней свои планы. У нее не было с ней никаких дел, и вот теперь никаких дел не было и в ней. Похоже, и смерти нечего было ей предложить, кроме вида Лондона, вот она и стояла на мосту, беспомощная, всеми брошенная. Город заполнял все пространство до горизонта, и когда долгий мрак начал понемногу сменяться тусклым светом, она поразилась, как он огромен. Развиднелось; казалось, наступал блеклый октябрьский день; огни в окнах погасли. Потом снова стемнело, и они снова зажглись — и так раз двадцать-тридцать. Солнца не было. Днем она могла видеть Реку и Город; ночью — звезды. И ничего больше.