Чарльз Уильямс - Война в небесах

Манассия с трудом встал и прислонился к двери. Грегори так и остался стоять, вжавшись в стену. Герцог, в полном сознании, неподвижно распростерся на пороге. Все трое видели, как мертвое тело вздрогнуло и едва заметно приподнялось, словно от сильного ветра. Над ним соткалось темное облачко. Оно быстро густело, плотным покровом охватывая тело мертвеца, и, наконец, скрыло его совсем. Манассия созерцал эту картину в упоении. Грегори было не по себе — он хуже знал высшую магию, ему претила не сама гибель врага, а форма этой гибели. Лицо колдуна пугало его; как и герцог, он столкнулся с тем, к чему был совершенно не готов. Его мутило, он трясся от страха и с ужасом думал, что это конец торжеству и власти. Неужели не будет больше ни шабаша, ни исполнения желаний? То, что он видел, швырнуло его вниз на тысячу витков, и теперь он висел над вечной пустотой. Он попытался смотреть на символ их победы — на темное облако, поднимавшееся от пола к потолку; но взгляд неудержимо притягивало властное и страшное лицо Димитрия.

Облако меж тем взволновалось, вытянулось и стало как-то странно заворачиваться внутрь самого себя. Цвет его быстро менялся от угольно-черного к сизо-дымному, а потом стал пепельно-серым. Движение внутри облака все убыстрялось и уже через две-три минуты оно полностью поглотило себя. Там, где еще недавно лежало тело, осталась лишь горсть праха.

Оглушенный и потрясенный герцог, чья душа была слишком молода для такой бури, все же попытался отстоять то, чему служил. С трудом приподнявшись на локте, он заговорил на любезной его сердцу латыни, больше литературной, чем церковной, и все же куда более древней и властной, чем он сам.

— Profiscere, anima Christiana, — выговорил он, — de hoc mundo, in nomine Patris 33…

— Тихо! — огрызнулся Манассия и швырнул в герцога подвернувшийся под руку пузырек с каким-то снадобьем.

Пузырек ударился об пол и привлек внимание грека. Его глаза остановились на герцоге и приобрели осмысленное выражение. Димитрий с трудом поднялся на ноги и жестом велел Грегори положить ковер на место. Как только смертельный коридор исчез, все трое обступили герцога, уже привставшего на колени. Грек легко коснулся его и снова поверг на пол.

— Может, и его тоже уничтожить? — жадно и несмело спросил Манассия.

Грек медленно покачал головой.

— Я устал, — глухо произнес он. — В линиях больше нет силы. Если бы он не презирал нас так страстно, не знаю, справился бы я с ним. А этот… — он равнодушно посмотрел на герцога, — раз уж он здесь, сами убейте его, или делайте с ним, что хотите.

— А что с ним делать? — спросил Грегори, задумчиво пиная герцога ногой. Он уже забыл о своей недавней слабости.

— Пусть напишет священнику, которого ты ненавидишь, — посоветовал Димитрий, — что и сам он, и Грааль, и тот, которого нет, попали в ловушку. Пусть попросит приехать побыстрее, освободить их.

— А он напишет? — спросил Грегори.

— Конечно, — прежним сонным голосом ответил грек. — Или вы напишите его рукой.

— Написал бы ты, — сказал Манассия. — Ты — величайший из нас.

— Хорошо, раз ты так хочешь, — согласился грек. — Поднимите его, дайте мне бумагу и карандаш.

Грегори вырвал листок из блокнота и вместе с Манассией кое-как усадил герцога, привалив спиной к двери. Грек опустился рядом с ним на колени, левой рукой приобнял за плечи, а правой взял под локоть. Тьма рухнула на сознание герцога, неведомая сила вломилась в него и чужая воля подавила его собственную. Душа еще сопротивлялась, но тело больше не повиновалось ему. Кто-то другой водил его бесчувственной рукой по бумаге. Почерк был герцога, разум и воля — грека.

«Приходите во что бы то ни стало, — бежали ровные строки. — И мы все, и Она здесь. Посыльный скажет вам сколько сможет, но знайте, без Вас всему конец. Герцог Йоркш.».

Грек освободил его и встал. Грегори взял записку, прочитал и покачал головой.

— Вряд ли он поверит, — проговорил он.

— Как он может… — начал было Манассия, но грек властно прервал его.

— Он сделает то, что должен. Не он и не мы правим сейчас, над нами — сильнейшие. Думаю, он придет, ведь битва началась, и не кончится до тех пор, пока не уступят те, что с нами, или те, что с ними. Завтра — решающий день. Действуйте осмотрительно.

— А кто отнесет письмо? — спросил Грегори.

— Ты, — коротко уронил грек.

— Что же я ему скажу? — растерянно спросил Грегори.

Грек повернулся к нему.

— Дурак! — вскричал он. — Говорю, у тебя нет выбора. Пойдешь и скажешь, что нужно. Выбора нет и у него. А завтра все кончится.

Чай, табак, напряженные размышления и даже сон не помогли инспектору решить проблему. Допустим, думал он, личность убитого установлена, это Дж. М. Петтисон. Допустим, нам известен и убийца, это Грегори Персиммонс. Но где же мотив? Об их отношениях так ничего и не известно. Возможно, Петтисон шантажировал Персиммонса, но тогда при чем здесь каракули на Библии? В голову лезли совсем уж нелепые предположения. Кровная месть? Родовая вражда? Патологическая ненависть? Нет. Инспектор чувствовал, что и в этих случаях попадает в порочный круг. Да, ничтожные людишки убивают банкиров или пэров, но пэры очень редко убивают ничтожных людишек. А тут еще какой-то бред на религиозной почве! Кто же из них фанатик? Петтисон? Персиммонс? А может, оба? И при чем тут дьявол? До сих пор инспектор полагал, что в дьявола верят только дети. Ежу понятно, что его нет, и уж, во всяком случае, он не вмешивается в наши дела. Инспектор признавал в мире лишь три реальные силы — полиция, преступники и прочие люди. Впрочем, последние две группы для инспектора не так уж отличались друг от друга; все специалисты делят человечество на самих себя и всех прочих, им подвластных. Для врача это медики и пациенты, настоящие или будущие; для священника — пастыри и паства; для поэта — автор и читатели (те, кто вообще не читает — просто недоделанная разновидность читателей); для путешественника — исследователи и туземцы и так далее. Конечно, закон не позволял рассматривать всех как преступников, надо было выбирать, и он склонялся к тому, что виновен скорее Петтисон. Но задушили-то как раз Петтисона, а его упражнения на Библии вроде бы явно изобличают Персиммонса.

Колхаун еще раз мысленно прошелся по всей цепочке расследования. Сначала он не мог найти хоть кого-нибудь, причастного к убийству, злился на Стивена, Персиммонса, на Лайонела Рекстоу, а тем паче — на сэра Джайлса. Потом он открыл, что Грегори связан со Стивеном и Джайлсом, и съездил в Фардль. После стычки с Леддингом стало легче — но не яснее. Наконец, инспектор добрался в своих воспоминаниях до утренней встречи с человеком в сером. Тот узнал его.

Конечно, его многие знают… но ведь и он, похоже, где-то видел этого типа. Почему-то, вслед за Леддингом и миссис Лексперроу, он счел его иностранцем.