Джон Томпсон - Твин Пикс: Расследование убийства. Книга 2

Из трубки послышался легкий смешок. — Очень странно… А ведь не далее, как сегодня утром я вас озадачил… Слишком даже, я бы сказал, озадачил…

«Кто же это?» — недоумевала Донна. Звонивший, выждав паузу, произнес только одну фразу:— «Кукурузное пюре»… Ну, вы, надеюсь, вспомнили?..

В этот момент в сознании Донны воскресла картина: полутемная комната… старуха с жидкими седоватыми прядями… книжный шкаф с фолиантами в кожаных переплетах… «Я просила не присылать мне больше кукурузного пюре…» Щелчок пальцев над головой и непонятная фраза: «Иногда это делается вот так!..»

Донну осенила догадка:— Ты — внук миссис Тернер?.. — Да, — важно ответил мальчик. — Ты занимаешься магией?..

Младший Тернер с необыкновенной гордостью в голосе согласился:— Да, занимаюсь…

Девушка, взяв в руки телефон, уселась в кресло. — Ты хочешь мне что-то сказать?.. — Хочу…

Донна вновь поинтересовалась — на этот раз более взволнованно:— Это касается Лоры Палмер?..

В ответ девушка услыхала загадочные слова:— Je suis une ame solitaire… — Что, что?.. — Не поняла она.

Мальчик повторил:— Je suis une ame solitaire, — после чего из трубки послышались короткие гудки.

Донна так и осталась стоять в полном недоумении, забыв даже положить на рычаг телефонную трубку…

После звонка Одри Дэйл понял — в эту ночь заснуть ему не удастся. Одевшись, он пошарил по карманам в поисках сигарет и, обнаружив, что курить нечего, расстроился еще больше.

«Сигареты наверняка есть внизу у портье, — подумал он, — надо бы спуститься…»

Купив пачку «Мальборо», Дэйл уже собрался было уходить. — Мистер Купер, — произнес портье.

Дэйл обернулся. — Да — портье, протягивая Куперу конверт, произнес:— Вам письмо… Извините, забыл передать утром…

Дэйл устало улыбнулся. — Ничего, ничего… — сунув конверт в боковой карман пиджака, он поднялся по лестнице на этаж.

Закрыв двери, Купер уселся на кровать и, вытащив из кармана конверт, прочитал:

«Специальному агенту Федерального Бюро Расследований Дэйлу Куперу. Оскар Глейзер».

Это имя — Оскар Глейзер — невольно заставило Купера вздрогнуть.

…Это было его первое серьезное дело — дело об убийстве и краже из сейфа трехсот тысяч долларов. Случилось оно почти три года назад, и Дэйл уже потихоньку начал забывать подробности того расследования. Именно благодаря профессионализму Купера гравер Глейзер был схвачен и передан в руки правосудия. Преступление было совершено в Кливленде, и по законам штата Огайо преступника неминуемо ждала смертная казнь. Купер никак не мог понять, что же именно побудило Глейзера написать ему письмо — а оно, несомненно, было написано из тюремной камеры, об этом свидетельствовал штампик полицейского цензора.

Вскрыв конверт, Дэйл вытащил оттуда несколько грязно-серых листков тонкой, почти полупрозрачной бумаги, испещренной чрезвычайно мелкими буквами.

«Дорогой мистер Купер, — принялся читать Дэйл, — не удивляйтесь, когда получите это письмо. По моей просьбе мое тюремное начальство выяснило Ваше теперешнее местонахождение в Департаменте ФБР в Сиэтле… Близится день моей казни, и я решил рассказать Вам о всех своих прегрешениях. Таково было мое последнее желание, и начальник тюрьмы, где я сейчас нахожусь, не отказал мне в нем. Возможно, мое письмо отнимет у Вас немало драгоценного времени, и все же, прошу Вас внимательно прочитать его.

Как вы, мистер Купер, наверное, догадываетесь, смертный приговор мне был вынесен за тяжкое преступление — я был признан виновным в убийстве и похищении из сейфа значительной суммы денег. Никому не приходило в голову подозревать меня еще в чем-то, помимо этого и, строго говоря, у меня нет ни малейшей необходимости признаваться еще в одном, куда более страшном преступлении — ведь я и так приговорен к высшей мере наказания, и усугубить мою участь уже ничто не сможет.

Но дело не только в этом. По-видимому, любому человеку перед лицом смерти свойственно тщеславное стремление оставить после себя не самую худшую память. Вот почему все это время я старался, чтобы моя жена ни о чем не узнала. Страшно вспомнить, сколько ненужных страданий я из-за этого перенес!.. Я понимал, что смертной казни все равно не избежать, и, тем не менее, даже на последнем заседании Окружного суда не выдал своей тайны, хотя она так и срывалась у меня с языка.

Но теперь, дорогой мистер Купер, я думаю иначе. Мне хочется, чтобы хоть кто-нибудь узнал всю правду. И поэтому я пишу это письмо из камеры смертников именно Вам — в том деле Вы, хотя и явились моим разоблачителем, но повели себя по отношению ко мне очень гуманно и, даже, сказал бы, человечно. И поэтому в качестве исповедника я выбрал именно Вас. Я был бы последним негодяем, если бы пожелал унести в могилу свою ужасную тайну. Кроме того, я страшусь мести убитого мною человека. Нет, речь идет не о том несчастном, которого я прикончил из-за денег. В этом преступлении я уже сознался, и оно больше не тяготит мою совесть. А вот другое преступление, которое я совешил много лет назад — мысль о нем не дает мне покоя.

Человеком, которого я убил, был мой старший брат. Впрочем, старшинство его в достаточной степени условно. Мы с ним близнецы, и на свет появились, можно сказать, одновременно.

Его призрак и поныне неотступно преследует меня. По ночам он тяжелой гирей наваливается мне на грудь и душит, а среди бела дня то появляется где-нибудь в комнате, и смотрит на меня с неописуемой ненавистью, то заглядывает в окно и страшно ухмыляется, обдавая меня леденящим душу презрением.

Самое ужасное состоит в том, что мы с братом были похожи друг на друга, как две капли воды. Еще задолго до того, как я очутился в этой камере смертников, на другой день после совершенного мною убийства с ограблением, мне стал являться его призрак. Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю, что все последующие события — и то, что я совершил второе убийство, и то, что столь виртуозно задуманное мною преступление оказалось раскрытым, — свершилось по воле его мстительного духа.

Убив брата, я начал бояться зеркал. И не только, кстати, зеркал — любая поверхность, способная отражать предметы, внушала мне ужас. В собственном доме я постарался избавиться от всех зеркал и стеклянной утвари. Но и это не помогло: достаточно было выйти на улицу, чтобы увидеть вокруг себя множество поблескивающих в глубине магазинов зеркал. Чем упорнее я пытался не смотреть на них, тем сильнее притягивали они мой взгляд. И всякий раз оттуда на меня глядели налитые ненавистью глаза брата, хотя я и прекрасно отдавал себе отчет, что это всего только мое собственное изображение.

Однажды, проходя мимо лавки, торгующей зеркалами, я чуть было не лишился чувств — не одно, а сотни одинаковых лиц, в каждом из которых я узнавал брата, повернулись в мою сторону, вперев в меня тысячи глаз, налитых страшной злобностью.