Кларк Смит - Затерянные миры

— Пусть Намирру поразит гром, если это его рук дело! — вскричал Зотулла. — Что я ему сделал? Воистину, я раздавлю горло этой собаке. Мои палачи вздернут его на дыбу и будут терзать так, как эти лошади топтали мои кроваво-красные лилии с Сотара, полосатые ирисы из Наата и орхидеи из Уккастрога, алые, как следы страстных поцелуев на теле женщины. Воистину, хоть он наместник Тасайдона на Земле и повелитель десяти тысяч демонов, моя дыба сломает его, и огонь выжжет клеймо на его спине, пока он не почернеет, как мои увядшие цветы!

Так хвалился Зотулла, однако не осмелился отдать приказ, чтобы слуги исполнили его угрозу, и никто не вышел из дворца к дому Намирры. Из ворот колдуна также никто не появился. А если кто и вышел, то никто этого не видел и не слышал.

Так прошел день и наступила ночь, приведя за собой слегка темнеющую по краям луну. Наступила тишина, и Зотулла, сидя за столом, полный ярости, часто прикладывался к кубку, придумывая новые кары для Намирры. Ночь тянулась медленно, и, казалось, ничто не нарушит ее спокойствия. Но в полночь, лежа в своей спальне с Обексой, полусонный от выпитого вина, Зотулла очнулся от чудовищного звона копыт, которые гремели и в портиках дворца, и на длинных галереях. Всю ночь дьявольские лошади носились туда-сюда, грохот их копыт эхом отдавался под каменными сводами, а Зотулла и Обекса прислушивались, дрожа от страха среди покрывал и подушек.

И все обитатели дворца проснулись от этого звона и тряслись в ужасе, но не осмелились выйти из своих спален. Незадолго до рассвета демоны внезапно исчезли, а при свете дня бессчетные следы копыт, глубокие и черные, словно выжженные огнем, были обнаружены на мраморных плитах галерей и балконов.

Лицо императора побелело, когда он увидел испещренный следами пол. И с тех пор страх постоянно преследовал его, даже во хмелю, ибо он не знал, когда начнутся набеги невидимых коней. Его женщины шептались, некоторые хотели бежать из Уммаоса. Казалось, прежнее веселье никогда не вернется во дворец, словно над его обитателями нависли темные крылья, тень от которых отражалась в золотистом вине и на позолоте светильников. И снова с наступлением ночи сон Зотуллы прервался стуком подков, звеневших по крыше и во всех коридорах дворца. Всю ночь до рассвета демоны наполняли дворец железным топотом, глухо грохотали по самым высоким куполам, как будто боевые кони богов мчались по небесам громозвучной кавалькадой.

Ужасные копыта загрохотали у самых дверей спальни Зотуллы, где он лежал в объятиях Обексы. Слыша этот грохот, они не могли предаваться любви и наслаждаться своей близостью. Когда предрассветное небо посерело, они услышали сильный удар по запертой на засов бронзовой двери в спальню, как будто могучий жеребец стучал по ней копытом. Вскоре топот стих, и воцарилась тишина, словно затишье перед страшной бурей. Позднее следы копыт, изуродовавших яркие мозаики, были найдены повсюду в залах дворца. В тканых золотом, серебром и киноварью коврах зияли черные дыры. И высокие белые купола пестрели пятнами, словно пораженные черной оспой. А на бронзовой двери императорской опочивальни глубоко отпечатались следы лошадиных копыт.

Сначала в Уммаосе, а затем и по всему Ксилаку распространились слухи об этих набегах. Люди видели в них знамение, хотя толковали по-разному. Некоторые считали, что это предупреждение Намирры, утверждающее его превосходство над всеми королями и императорами. Другие полагали, что это послание от нового колдуна, который объявился далеко на востоке, в Тинарате, и хочет вытеснить Намирру. А жрецы Ксилака говорили, что боги послали это испытание, карая за то, что в храмах им приносят мало жертвоприношений.

Тогда в тронном зале, пол которого, выложенный сердоликом и яшмой, был изуродован отпечатками копыт, Зотулла созвал жрецов, чародеев и предсказателей. Он попросил их назвать причину знамения и найти средство против набегов коней. Но увидев, что между ними нет согласия, Зотулла одарил жрецов деньгами на жертвоприношения богам и отослал их прочь. А чародеям и ясновидящим заявил, что они должны посетить Намирру в его колдовском дворце и узнать, чего он хочет, если набеги коней его рук дело, в случае отказа угрожая казнью.

С неохотой согласились на это маги и прорицатели, ибо боялись Намирру и не хотели вторгаться в ужасный и таинственный его дворец. Но мечники императора подняли над ними кривые клинки и заставили идти к дворцу Намирры. Так, один за другим, беспорядочной толпой, они направились к воротам и вошли в дьявольский дом.

Еще до заката чародеи и маги вернулись к императору, бледные, дрожащие и обезумевшие от страха, словно заглянули в ад и увидели там свою судьбу. Они сказали, что Намирра учтиво принял их и отослал назад с таким посланием:

«Пусть Зотулла знает, что эти набеги — напоминание о деле, давно им забытом; причина будет открыта ему в час, назначенный судьбой. И час этот близок, ибо Намирра приглашает императора и его двор завтра днем на большой праздник».

Передав это послание удивленному и напуганному Зотулле, чародеи просили разрешения удалиться. Несмотря на расспросы императора, они не пожелали оглашать подробности своего визита к Намирре и отказались описать баснословный дом колдуна. Зотулла разрешил им уйти. Когда они удалились, он долго сидел один, размышляя о приглашении Намирры, которое не хотел принимать, но и боялся отклонить. В этот вечер он напился еще сильнее, чем обычно, и заснул мертвым сном; этой ночью его не тревожил стук копыт над дворцом. А в тишине ночи прорицатели и чародеи тайно, словно тени, покидали Уммаос. Никто из жителей города не видел, куда они ушли.

К утру все они покинули Ксилак, отправившись в другие страны, чтобы никогда не возвращаться...

В тот же вечер Намирра сидел в одиночестве в большом зале своего дома, отпустив прислужников. Перед ним на гагатовом алтаре стояла огромная черная статуя Тасайдона, которую вдохновленный дьяволом скульптор давным-давно изваял для грешного короля Тасууна по имени Фарнок. Архидемон был изображен в облике вооруженного воина с мечом в поднятой руке. Статуя долго лежала в засыпанном песком дворце Фарнока, ставшем прибежищем бездомных бродяг. Намирра с помощью ворожбы нашел ее, заколдовал адское изображение и с тех пор с ним не расставался. И часто, устами статуи, Тасайдон давал предсказания Намирре или отвечал на его вопросы.

Перед черным идолом висело семь серебряных ламп, отлитых в форме лошадиных черепов. Пламя вырывалось из их глазниц, меняя цвет от голубого до пурпурно-красного. Странным и внушающим страх был этот свет, вызывающий игру зловещих теней на лице демона под украшенным гребнем шлемом. Намирра сидел в кресле, облокотившись на подлокотники, вырезанные в виде змей, и мрачно разглядывал статую. Он спросил нечто у Тасайдона, но демон, говорящий устами идола, отказался отвечать. И в душе Намирры поднялся бунт. Чародей обезумел от гордыни, вообразив себя повелителем всех колдунов и царем над всеми князьями дьявольского мира. После долгих раздумий он повторил свой вопрос вызывающим и надменным тоном, обращаясь к Тасайдону, как равный к равному, словно тот не был его всемогущим сюзереном, которому он поклялся в верности.