Дэн Симмонс - Эндшпиль

Кеплер подошел к столу и налил себе виски в высокий стакан.

– Вы использовали меня точно так же, как Колбена и Траска, – и он осушил стакан одним глотком. – Точно так же, как Колбена и Траска, – повторил он обреченно.

– Джозеф, – примирительным тоном произнес Барент, – Чарлз и Ниман просто оказались не в то время и не в том месте, Дрожащей рукой Кеплер вновь наполнил свой стакан.

– Убитые фигуры убираются с доски? – прошептал он.

– Да! – с чувством подхватил Вилли. – Но я тоже проиграл несколько фигур. – Он посолил очищенное крутое яйцо и откусил от него большой кусок. – Мы с герром Барентом слишком беззаботно поступили со своими ферзями в самом начале игры.

Хэрод подошел к Марии Чен и взял ее за руку. Пальцы ее были холодными как лед. Охранники Барента стояли в нескольких ярдах от них.

– Они обыскали меня, Тони, – прошептала Мария Чен. – Им все известно об оружии в катере. У нас отрезаны все пути с острова.

Хэрод отрешенно кивнул.

– Тони. – Она сжала его руку, – мне страшно. Хэрод окинул взглядом зал. Люди Барента зажгли несколько софитов, осветивших лишь часть черно-белых клеток пола. На вид каждая клетка была размером в четыре квадратных фута. Хэрод насчитал восемь рядов по восемь клеток в каждом. До него наконец дошло, что это и есть шахматная доска.

– Не волнуйся, – произнес он. – Клянусь, я вытащу тебя отсюда.

– Я люблю тебя, Тони, – прошептала прекрасная азиатка.

Хэрод с минуту смотрел на нее, затем отпустил ее руку и направился к столу.

– Единственное, чего я не понимаю, герр Борден, – говорил Барент, – как вам удалось помешать Фуллер выехать из страны. Люди Ричарда Хейнса так и не установили, что произошло в аэропорту Атланты.

Вилли рассмеялся, стряхнув с губ остатки яичного белка.

– Телефонный звонок, – ответил он. – Обычный телефонный звонок. На протяжении многих лет я аккуратно записывал телефонные разговоры между моей дорогой Ниной и Мелани, а потом мне это пригодилось. – Голос Вилли взвился фальцетом. – Мелани, дорогая, это ты, Мелани? Это Нина. – Вилли взял со (.тола второе яйцо.

– И вы заранее выбрали Филадельфию как место розыгрыша миттельшпиля? – поинтересовался Барент.

– Нет. Я был готов играть в любом месте, куда бы ни направилась Мелани Фуллер. Впрочем, Филадельфия меня вполне устраивала, поскольку она давала моему помощнику Дженсену Лугару возможность свободно передвигаться в негритянских кварталах.

Барент горестно покачал головой.

– Там мы оба потеряли много ценных игроков. Вот результат небрежных ходов как с той, так и с другой стороны.

– Да, мой ферзь в обмен на коня и несколько пешек. – Вилли нахмурился. – Надо было избежать слишком ранней ничьей, но в целом это не похоже на мою обычную игру в турнирах.

К Баренту подошел Свенсон и что-то прошептал ему на ухо.

– Прошу меня извинить, – промолвил миллионер и направился к столу с аппаратурой.

Через несколько минут он вернулся, явно взволнованный.

– Что это вы задумали, мистер Борден? – осведомился он сердито.

Вилли облизал пальцы и, широко раскрыв глаза, с невинным видом посмотрел на Барента.

– В чем дело? – вмешался Кеплер, переводя взгляд с Вилли на Барента. – Что происходит?

– Несколько суррогатов вырвались из загона, – пояснил Барент. – По меньшей мере двое из охранников убиты к северу от зоны безопасности. Только что мои люди засекли чернокожего коллегу мистера Бордена с женщиной.., суррогаткой, привезенной на остров мистером Хэродом.., они в четверти мили отсюда, уже на Дубовой аллее. Что это вы задумали, сэр? Вилли пожал плечами.

– Дженсен – мой старый и очень ценный помощник. Просто я возвращаю его сюда для эндшпиля, герр Барент.

– А женщина?

– Признаюсь, я намеревался использовать и ее. – Вилли окинул взглядом зал, в котором собралось по меньшей мере дюжины две нейтралов Барента с автоматическими винтовками и “узи”. На балконах тоже было полно охранников. – И уж конечно, два обнаженных безоружных суррогата не могут представлять угрозу для вас, – со смешком добавил он.

Преподобный Джимми Уэйн Саттер оторвался от окна.

– А если Господь сотворит необычайное, – изрек он, – и земля разверзнет уста свои и поглотит их, и они живые сойдут в преисподнюю, то знайте, что люди сии презрели Господа, – и он снова повернулся к за оконной тьме. – Книга Чисел, глава 16.

– Премного благодарен, – буркнул Хэрод. Отвинтив колпачок от квартовой бутыли с дорогой водкой, он начал пить прямо из горлышка.

– Замолчи, Тони! – прикрикнул на него Вилли. – Ну что, герр Барент, впустите вы моих бедных пешек, чтобы мы могли начать игру?

Кеплер с расширенными от ужаса или ярости глазами дернул К. Арнольда Барента за рукав.

– Убей их, – настойчиво произнес он, затем указал дрожащим пальцем на Вилли. – Убей и его. Он сумасшедший. Он хочет уничтожить весь мир только потому, что чувствует приближение собственной смерти. Убей его, пока он не...

– Замолчи, Джозеф, – оборвал его Барент и кивнул Свенсону:

– Приведите их сюда, мы начинаем.

– Постойте, – сказал Вилли и на полминуты смежил веки. – Вот еще один. – Он открыл глаза и расплылся в широченной улыбке. – Прибыла еще одна фигура. Игра окажется гораздо более захватывающей, чем я предполагал, герр Барент.

***

Сол Ласки был застрелен сержантом СС с пластырем на подбородке и сброшен в Ров вместе с сотнями других убитых евреев. Но Сол не умер. В темноте он выбрался из мокрого Рва по гладким остывающим трупам мужчин, женщин и детей, привезенных из Лодзи и сотни других польских городов. Немота в правом плече и левой ноге уступила место раздирающей боли. Он был дважды застрелен и сброшен в Ров, но был все еще жив. Жив! И доведен до ярости. Ярость, клокотавшая в нем, была сильнее боли, сильнее усталости, страха и потрясений. Ему казалось, что он снова и снова полз по обнаженным телам, лежащим на дне сырого Рва, и он позволял ярости подогревать свою несгибаемую решимость остаться в живых. В кромешной тьме он все полз и полз вперед.

В некоторой степени Сол отдавал себе отчет в том, что галлюцинирует, и профессиональная часть его сознания металась в догадках – не ранения ли запустили механизм видений? Он с изумлением взирал на наложение друг на друга реальных событий, разделенных между собой сорока годами. Но другая часть сознания воспринимала происходящее как абсолютную реальность, как решимость бороться с самой беспросветной частью его жизни, с чувством вины и одержимости, обескровившими его существование на целых сорок лет, лишившими его любви и семейного счастья, с мыслями о будущем на протяжении всех этих сорока лет, занятых попытками понять, почему он до сих пор жив. Почему не остался со всеми во Рву.