Брэм Стокер - Дракула (с иллюстрациями)

В гробу больше не было того ужасного существа, которого мы так боялись и которое так презирали, что убить его было привилегией. Там лежала Люси такой, какой мы видели ее при жизни, выражение лица было удивительно чисто и мило, хотя горе и страдания оставили на нем следы, но даже эти следы были нам дороги, так как именно такой мы привыкли видеть ее в последнее время. Мы чувствовали, что спокойствие, отразившееся на ее лице, было не что иное, как символ вечного грядущего покоя. Ван Хелзинк подошел, положил руку на плечо Артура и сказал:

— Ну что, Артур, друг мой, дитя мое, прощен ли я теперь?

Артур взял руку старика, поднял ее и, поцеловав, сказал:

— Да. Да благословит тебя Бог за то, что ты вернул душу моей возлюбленной, а мне покой!

— Теперь, дитя мое, ты можешь ее поцеловать, — сказал профессор. — Поцелуй ее в мертвые губы, если хочешь, ибо теперь она уже не злой дьявол и не погибшее навеки существо. Она больше не «He-мертвое» дьявола. Она принадлежит Богу, и душа ее вместе с Ним.

Артур наклонился и поцеловал, затем мы выслали его и Квинси из склепа; профессор и я отпилили кол, оставив острие в ее теле.

Затем мы отрезали ей голову и набили рот чесноком, запаяли цинковый гроб, привинтили крышку деревянного гроба и, собрав наши вещи, ушли. Закрыв дверь, профессор передал ключ Артуру.

Раньше чем двинуться дальше, Ван Хелзинк сказал:

— Теперь, мой друг, первый шаг уже сделан, а он был для нас самый трудный. Но осталась еще одна большая работа — найти автора всех наших печалей и уничтожить его. У меня есть нить, и по ней мы доберемся до него, но это долгая и трудная задача, тут есть опасность и большой риск. Не поможете ли вы все мне? Мы научились верить, не так ли? А если так, то не наш ли это долг? Я надеюсь на удачу.

Мы поочередно пожали ему руку, и условие было заключено. Затем профессор сказал:

— Через два дня прошу всех прийти ко мне в семь часов обедать. Я представлю вам двух других сотоварищей, которых вы еще не знаете; я все приготовлю для нашей совместной работы и раскрою все свои планы. Джон, пойдем ко мне, с тобою я должен посоветоваться еще о многом, и ты можешь помочь. Сегодня я еду в Амстердам, но завтра вечером вернусь. Затем начнется великая борьба. Но сначала мне хочется еще многое рассказать вам, чтобы вы знали, что делать и чего следует остерегаться.

(Продолжение)

Когда мы приехали в отель Беркли, Ван Хелзинк нашел ожидавшую его телеграмму:

«Приеду поездом. Джонатан в Уайтби. Важные новости. Мина Харкер».

Профессор был в восторге:

— О, чудная мадам Мина, — сказал он, — это не женщина, а жемчужина! Она едет, но я не могу остаться. Она должна заехать к тебе, Джон. Ты должен встретить ее на станции. Телеграфируй ей в поезд, чтобы предупредить об этом.

Когда депеша была отправлена, он выпил чашку чая; одновременно сообщив мне о дневнике, который вел Джонатан Харкер за границей, и дал копию, перепечатанную на пишущей машинке, вместе с копией дневника госпожи Харкер в Уайтби.

— Возьми, — сказал он, — и познакомься хорошенько с их содержанием. Когда я вернусь, в твоих руках окажутся все нити, и тогда нам легче будет приступить к нашим расследованиям. Береги их — в них много ценного. Тебе нужна будет вся твоя вера в меня, даже после опыта сегодняшнего дня. То, что здесь сказано, может послужить началом конца для тебя, для меня и для многих других; или же может прозвучать погребальным звоном по «He-умершим», которые ходят по земле. Прочти все внимательно, и если сможешь что-нибудь добавить к этой повести, сделай это, потому что это крайне важно. Ты ведь тоже вел дневник о замеченных тобою странных вещах, не так ли? Да? Тогда мы все обсудим вместе, при встрече.

Затем он уложил вещи и вскоре поехал на Ливерпульскую улицу. Я направился к Паддингтону, куда и прибыл приблизительно за пятнадцать минут до прихода поезда.

Толпа поредела после беспорядочной суеты, свойственной всем вокзалам в момент прибытия поезда, и я начал чувствовать себя неуютно, боясь пропустить свою гостью, когда изящная хорошенькая девушка подошла ко мне и, окинув меня быстрым взглядом, спросила:

— Доктор Сьюард, не правда ли?

— А вы миссис Харкер? — ответил я тотчас же; она протянула руку.

— Я узнала вас по описанию милой бедной Люси.

Я взял ее чемодан, в котором была пишущая машинка, и мы отправились на Фенчер-стрит по подземной железной дороге, после того как я послал депешу моей экономке, чтобы она немедленно приготовила гостиную и спальню для миссис Харкер.

Немного спустя мы приехали. Она знала, конечно, что моя квартира помещалась в доме для умалишенных, но я заметил, что она не в силах была сдержать легкую дрожь, когда мы входили.

Она сказала, что если можно, она сейчас же придет ко мне в кабинет, так как многое должна сообщить. Поэтому я заканчиваю предисловие к моему фонографическому дневнику в ожидании ее прихода. До сих пор у меня еще не было возможности просмотреть бумаги, оставленные Ван Хелзинком, хотя они лежат раскрытые передо мной. Я должен занять ее чем-нибудь, чтобы иметь возможность прочесть их. Она не знает, как нам дорого время и какая работа нам предстоит. Я должен быть осторожным, чтобы не напугать ее. Вот и она!

29 сентября.

Приведя себя в порядок, я сошла в кабинет доктора Сьюарда. У дверей я на минуту остановилась, так как мне показалось, что он с кем-то разговаривает. Но поскольку он просил меня поторопиться, я постучалась и после приглашения вошла.

К величайшему изумлению, у него никого не было.

Он оказался совершенно один, а напротив него на столе стояла машина, в которой я сейчас же по описанию узнала фонограф. Я никогда их не видела и была очень заинтересована.

— Надеюсь, что не задержала вас, — сказала я, — но я остановилась у дверей, услышав, что вы разговариваете, и подумала, что у вас кто-то есть.

— О, — ответил он, улыбнувшись, — я только заносил записи в свой дневник.

— Ваш дневник? — спросила я удивленно.

— Да, — ответил он, — я храню его здесь.

Он положил руку на фонограф. Меня это страшно поразило, и я выпалила:

— Да ведь это лучше стенографии! Можно послушать, как он говорит?

— Конечно, — ответил доктор быстро и встал, чтобы завести фонограф. Но вдруг остановился, и его лицо приобрело озабоченное выражение.

— Дело в том, — начал он неловко, — здесь записан только мой дневник; а так как в нем исключительно — почти исключительно — факты, относящиеся ко мне, то может быть неудобно, т. е. я хочу сказать… — Он остановился, а я попыталась вывести его из затруднения: