Брайан Стэблфорд - Карнавал разрушения

Она забила второй гвоздь, в левую ладонь.

Мерси не знала, является ли это действо платой за его вечную юность, здоровье и жизненную силу — или же он вызвался нести ее в знак своей преданности. Да и какая разница: смысл от этого не менялся. Тридцать или сорок раз в году Харкендер пускался в подобные приключения, наслаждаясь единством с миром ангелов, не смущаясь неприятностями человеческого свойства.

Третий гвоздь вошел в лодыжку правой ноги, а четвертый — в левую. Харкендер хранил молчание. «Интересно, это храбрость или обязательство? — думала она. — Смогла бы я сделать то же самое, если бы он потребовал такое за мою молодость? Согласилась бы я заплатить эту цену — и смогла бы пройти через испытание, если бы дала согласие?»

Она не могла найти ответ. — Смысл не просто в том, чтобы войти в мир ангелов, — учил ее Харкендер, когда ему приходило в голову дать ей некоторые объяснения. — А в том, чтобы увидеть — так отчетливо, как это по плечу обычному человеку, что поджидает по прибытии в этот мир. И для этого надо многое преодолеть. Жестокие раны и унижение могу увести человека так далеко, как далеко обычный человек может оказаться лишь перед лицом смерти. Вервольфы и Глиняный Монстр — неподходящие для этой цели инструменты, даже если бы сумели отыскать в себе смелость для этого, и я не уверен, что Лидиард и Геката подготовлены лучше. Меня сотворили удачнее, из более крепкого материала. Я — единственный на земле человек, кто осмеливается на такое.

Слушая его речи, Мерси слышала другие, не произносимые вслух, фразы: «Ведь это доказывает, что я — больше мужчина, нежели Лидиард? Это доказывает, что сэр Эдвард Таллентайр был ничтожеством, а я — мессия, который поведет человечество к сияющим вершинам Миллениума. И разве не доказывает это, что я достоин стоять рядом с ангелами, купаясь в тепле их любви и восхищения?»

На все эти речи у нее был готов собственный, также непроизносимый, ответ: «Кто может судить, доказывает это что-либо или нет? И кого это может волновать?»

Она пропитала кострище и обнаженное тело Харкендера парафином. Действовала при этом осторожно, дабы не капнуть себе на одежду. Зажгла спичку, держа ее подальше от собственного тела. Подобрала одежду поближе к себе и, кидая спичку, поспешно отступила от первых языков пламени.

К тому времени, когда черный дым начал подниматься в серое небо, а пламя — быстро разгораться, последние остатки ее постсексуальной удовлетворенности исчезли без следа. Ее охватил жуткий холод — во всех смыслах этого слова, и даже огню было не под силу согреть ее.

«И зачем богам нужны мученики? — думала она, наблюдая, как жар обжигает незащищенную плоть Харкендера. — Зачем они обрекают своих любимцев на муки — снова и снова? Это непохоже на спорт, непохоже на доказательство веры. Зачем ангелам становиться жестокими или добрыми по отношению к человеческим созданиям, если у них достаточно собственных занятий? Если вселенная в самом деле так огромна, темна и пуста, как считает Харкендер, тогда вся эта комедия бессмысленна».

Пока она размышляла, Харкендер начал кричать.

Сам по себе этот факт уже имел место прежде, но сейчас тембр его голоса казался необычным, и она воззрилась сквозь дым и пламя, пытаясь понять, в каком он состоянии. Обыкновенно его плоть восстанавливалась сразу же после того, как плавилась и сгорала, процесс горения был продолжительным, но удерживался в равновесии. Словно души грешников в аду, если верить страшной легенде — он горел, но огонь не пожирал его.

На сей раз оказалось по-другому.

На сей раз процесс регенерации оказался много слабее, и ему было трудно бороться с воздействием пламени. Непривычная вспышка ужаса объяла ее сердце, когда она увидела Харкендера извивающимся на кресте: верхние слои кожи и плоти отваливались, обнажая жуткую красную массу с торчащими костями. Странно, но, видимо, в этой массе еще сохранились легкие, позволявшие его горлу исторгать крик.

Мерси не сомневалась, что ангел-хранитель Харкендера все еще действует, иначе он бы уже умер. Но при этом она не сомневалась: нечто сильно мешало процессу, не давая телу Харкендера восстанавливаться. И не только сам Харкендер оказался в фокусе борьбы, ибо огонь стал злее, языки его взлетали много выше, чем обычно бывает с пропитанной парафином древесиной. Ей пришлось отступить назад, поднять руки, защищая лицо от ужасного жара. Ее так и подмывало сбежать, но удерживал на месте противоположный импульс, подсказывающий, что она должна остаться и наблюдать за происходящим.

Она увидела, как Джейкоб Харкендер поднимает правую руку, и поняла: видимо, удерживавший ее на месте гвоздь выпал, пока горела древесина. Рука выглядела неестественно тонкой, она вся почернела. Видимо, останки оплавившихся мышц и сухожилий спеклись, превратившись в подобие обсидиана. Рука двигалась механически, будто кто-то управлял ею при помощи рычагов.

Вот кисть вытянулась в сторону, словно пытаясь вырваться из огня. Мерси поняла, что и вторая рука освободилась от державшей ее хватки, и Харкендер пытается дотянуться до нее — изо всех сил.

Его крик превратился в единственное слово, повторяемое снова и снова: «Мерси!» Она не была уверена, что он зовет ее, но все равно ощущала ужас. Страх подсказывал: он пытается схватить ее и ввергнуть в пучину огня, дабы она разделила его судьбу. Видно, условия фаустовского соглашения подошли к концу, и настало время отправиться прямиком в ад.

— Мерси! — заверещал он снова, выговаривая слово с неимоверным трудом.

Она отступила еще немного назад. Он уже почти высвободил ноги, хотя стальные гвозди должны были глубоко уйти в тело — если только они не расплавились. Харкендер уже был в состоянии сделать шаг с ложа из соломы и бревен, будь у него на это силы. И, похоже, силы были. Черная клешня, в которую превратилась его длань, по-прежнему тянулась к ней.

— Мерси! — завывал он. — Мерси!

Она хотела крикнуть ему в ответ: не будет тебе ни Мерси, ни милосердия [2], — и не сумела произнести эти слова. Горло саднило, видимо, от жара и дыма, и она не знала, сумеет ли сделать еще один шаг назад, ибо ощутила себя вдруг такой измученной, иссохшейся, слабой, такой старой …

Она отчаянно желала увидеть себя в зеркале.

— Мерси! — простонал Харкендер так мучительно и изможденно, что она не знала, сумеет ли он произнести еще хотя бы слово.

Черная, будто стеклянная, клешня, тянулась к ней, шаря в воздухе. Он уже слез с кострища, но пламя тянулось следом за ним. Все, что сохранил от него его ангел-хранитель, был страшный черный скелет, танцующий на невидимых струнах, при этом, видимо, не ощущающий боли. Мерси не сомневалась, что боль, державшая в плену Харкендера сейчас, должны быть тяжелей, чем любая, которую он ощущал прежде.